Неоконченный романс

Мельникова Ирина Александровна

— Ой, Леночка, извините. — Она поправила растрепавшиеся волосы. — Сегодня совсем в бумагах запурхалась!

Лена огляделась: почти все столы заняты студентами, в этот раз их, как никогда, много. Все они, уроженцы здешних мест, добились разрешения на итоговую практику в родных краях и теперь, давая последние в этом году уроки, строчили конспекты и отчеты, обложившись горой учебников и дополнительной литературы. А их наставницы во главе с руководителем практики, завучем Софьей Моисеевной, сбились в тесный кружок, от которого исходил основной шум в учительской. Группа дородных «мамок» — этим не совсем почтительным прозвищем их наградили молодые коллеги — оккупировала красный дерматиновый диван и стоящие вокруг него стулья. По легенде, рассказываемой

всем новичкам, красный диван лет десять назад вручили школе за второе место в соревновании на лучшую подготовку школ к новому учебному году, и с тех пор он именовался «переходящим знаменем». Кануло в Лету социалистическое прошлое, и воспоминанием о тех благословенных временах остался в учительской неуклюжий, жесткий, с кое-где потрескавшейся обивкой, огромный, кумачового цвета диван. Молодежь со своими тощими задами его игнорировала, а вот у «мамок» он был любимейшим местом для обсуждения новостей любого масштаба — от поселкового до всемирного. Причем некоторые новости обсуждались гораздо раньше, чем официально появлялись на свет…

Сейчас диван с трудом вмещал трех грузных «мамок», остальные ютились на жалких казенных стульях и терпели муки-мученические: согнуться им мешали солидные животы, а разговоры велись секретные, совсем не для ушей молодых, резвых коллег. Короче, «мамки» предавались своему любимому занятию — сплетничали. И Лена могла дать голову на отсечение, что предметом живейшего обсуждения был таинственный новый директор лесхоза. Он появился всего несколько недель назад вместо недавно умершего от инсульта Василия Петровича Боровского. Никто в поселке его как следует не видел: в конторе он не сидел, а, скинув франтоватую городскую одежду и переодевшись в собачью доху [1] и унты — в горах еще лежал снег по колено, — давал шороху подчиненным на местах.

1

Доха — шуба (диад.).

Вела разговор, по традиции, Фаина Сергеевна, пожилая сухопарая учительница химии. Ее муж, добродушный розовощекий Егор Никитич, возглавлял какую-то незначительную службу в лесхозе, был маленьким, но начальником, поэтому Фаина была всегда в курсе всех конторских новостей и сплетен. Себя она считала чуть ли не первой дамой в поселке, так как настоящие первые дамы — жены бывшего директора лесхоза, главного инженера, главврача и других начальников повыше и пониже рангом — были настолько замотаны работой, хозяйством и детьми, что на участие в светской жизни поселка у них не хватало ни сил, ни времени. Фаина Сергеевна взвалила на себя эту непосильную ношу. Она с непомерным энтузиазмом возглавляла все мыслимые и немыслимые комитеты и советы, постоянно была на виду, и это давало ей повод обо всем судить с присущим ей апломбом и принципиальностью.

В ней было что-то от лошади: сухая, поджарая, голенастая — она, тем не менее, считалась первой модницей поселка. Вещи у нее были фасонистые, но порой совсем не подходящие для деревенской улицы.

Она почти как личное оскорбление восприняла появление в Привольном три года назад новенькой, одетой по последней моде учительницы — Елены Максимовны Гангут. Чутьем старой интриганки и сплетницы она поняла, что эта скромная, очень красивая девушка со странной фамилией о чем-то предпочитает не говорить и что тут кроется какая-то тайна. Вскоре это «что-то» обрело более четкие формы. Лена всячески избегала разговоров о семье и бывшем месте работы, и, тем не менее, в компанию «мамок» каким-то непостижимым образом просочились слухи, что она работала в Москве в известной газете, но по каким-то неведомым причинам была вынуждена бросить престижную работу и уехать в таежную глухомань.

Были и другие версии. По одной из них, она сбежала в тайгу от несчастной любви, по другой — от мужа, заставшего ее с любовником, а по третьей — она его застала. Тут «мамки» — дамы, в общем, добродушные

и незловредные — давали волю своей буйной фантазии. Жизнь на свежем деревенском воздухе, небогатая событиями, весьма подхлестывает воображение. Но все, как один, сходились во мнении, что, несмотря на окутанное мраком прошлое, девушка держалась безупречно; слишком назойливых поклонников отшила сразу и бесповоротно, учителем оказалась толковым, от многочисленных поручений не отказывалась, то есть вела себя так, как и подобает молодой сельской учительнице, а не какой-то прожженной столичной штучке.

За эти годы у Лены сложились добрые отношения с коллективом школы и многими жителями поселка.

Одевалась она скромно, и только зоркий глаз Фаины Сергеевны мог определить, что все ее неброские туалеты великолепного качества, стоят весьма больших денег и подобраны с безукоризненным вкусом.

Недавно девчонка купила в лесхозе в рассрочку коттедж, и сразу же возник новый повод для разговоров: откуда у нее такие деньги и кого позовет на новоселье, которое, если верить слухам, должно было состояться через неделю.

Не ведая, какие бури сотрясают красный диван, Лена поставила массивный кожаный портфель на край стола, который она делила с учительницей математики — Зоей Викторовной. На столе, как всегда, черт ногу сломит: тетрадки, классные журналы вперемешку с моделями геометрических фигур, линейками, циркулями и коробочками с цветными мелками… Лена отодвинула в сторону стопки тетрадей и обнаружила в завале журнал своего 10-го «Б» класса, открытый на странице с надписью «Математика».

Она взглянула на почти пустую колонку. Так и есть: в графе «зачет» большинство оценок еще не проставлено, но у фамилии Страдымова, ее основной головной боли, в клеточке красуется жирная двойка. Очевидно, это была последняя капля, переполнившая чашу терпения Зои Викторовны. Математиком она была от бога. За уши никого никогда не тянула, но внушала ученикам прямо-таки фанатичную любовь к своему предмету. Несмотря на полноту, она летала по классу от парты к парте, от стола к доске и успевала за урок сделать столько, сколько молодой учитель вдалбливал своим подопечным за неделю.

При этом Зоя Викторовна никогда не заботилась о том, какое впечатление она производит на окружающих. По школе ходило предание, как она года четыре назад умудрилась не заметить присутствующую на ее уроке высокую комиссию из крайоно. И только когда ученики выполняли самостоятельную работу, она, проходя по рядам и выставляя оценки в раскрытые дневники, очень удивилась, обнаружив на последних партах несколько упитанных дядек с сурово поджатыми губами. В недоумении поглядев на них поверх очков, она величественно прошествовала к столу.

— Тетради на стол, домашнее задание на доске! — Этими словами она закончила урок и собиралась удалиться в учительскую. Но не тут-то было! Комиссии, отсидевшей зады на неудобных школьных скамейках, не терпелось разогнать кровь. Конечно же уважаемая Зоя Викторовна совершила уйму ошибок: не комментировала оценки, а просто выставила их в дневники, обозвала ученика олухом, не объявила об окончании урока… Зоя Викторовна молча выслушала замечания, потом взяла со стола пачку тетрадей и смачно хлопнула их о парту перед председателем комиссии.

— Методические упущения, педагогические отклонения… Через пятнадцать минут у меня урок, просмотрите эти работы. Будут замечания — приму к сведению, — сказала она и вышла из кабинета.

Остолбеневшие от такой наглости члены комиссии пытались изобразить возмущение, но председатель своей властью приказал замолчать и раздал всем тетради класса. Ровно через четверть часа оказалось, что все ученики справились со сложнейшими заданиями практически без ошибок. Правда, многомудрый директор Киселев тактично умолчал о том, что на уроке, к счастью, отсутствовал ученик Страдымов, который вполне мог эти показатели подпортить. Но Страдымов покуривал в это время за школьным гаражом в компании таких же шалопаев-прогульщиков и о тайной директорской хитрости так никогда и не узнал…