Неон
Шрифт:
Я подскочил, уронив бумаги, прошелся по комнате, потер сухими ладонями лицо. Знойный день за окном рушил вс планы, но закравшаяся мысль уже не давала покоя.
– Мы должны поехать туда! Прямо сейчас. И на месте все осмотреть. Этот дом ведь еще существует, так?
– И конечно на месте великий писатель-детектив немедленно решит загадку, – съязвил Артур.
Я отмахнулся на него и умоляюще взглянул на Клару. Та пожала плечами.
– Да, дом на месте. И мы туда поедем. Но не сегодня. Сегодня у меня столько дел, сколько вы вдвоем в жизни не видели, а без меня вы ничего не найдете.
Я рассеяно помотал головой.
– Тогда до завтра. А вам задание на сегодня – выйти вечером в город и найти шефу девушку, – она прищурено взглянула на Артура. – И вам тоже.
– Эй, полегче, у меня есть девушка, – возмутился Артур.
– Я имею ввиду настоящую. Пока.
Дверь мягко закрылась за ней, хотя после меня обычно с грохотом влетала в косяк от сквозняка. Без Клары стало пустовато. Я зацепился взглядом за неразобранную сумку, поставил ее себе на коленки и принялся копаться внутри. Артур молчал, изредка покручивая в пальцах кнопочный телефон.
– Карл? Ты серьезно?
– У имен есть тайна, – серьезно сказал он. – Магия имени, помнишь?
Я не помнил.
– И вообще, откуда она знает, как меня зовут?
– Она знает все – она мой секретарь.
Артур согласно кивнул и потянулся к моей сумке.
– Давай помогу.
На свет выбралось то, что обычно в новое жилье сразу не перевозят: настенный постер, коробка со всякой всячиной, две медали за шахматы и плавание на цветных ленточках. Артур избавил от оберточной бумаги неоновую вывеску – чуть больше альбомного листа с надписью «Open» – его же собственный подарок на шестнадцатилетние. Он приложил ее к стене рядом с криво приклеенным постером с Самантой Фокс.
– Боюсь, местная проводка такое не потянет, скептически заметил он.
– Вешай давай.
Вывеску он прихватил двумя гвоздиками, погладил Саманту по голой ноге и довольно оглядел собственную работу.
– Откуда у тебя вообще это? Я про такое увлечение восьмидесятыми? Понимаю, что это в тренде, но у тебя еще задолго до того началось. Наверное, наши родители и то плохо это время помнят, – он снова взглянул на Саманту. – Вот ей, наверное, уже шестьдесят или вроде того.
– Неважно. Это просто символ. Кстати, плакат настоящий, не репринт, – гордо добавил я.
– Допустим. А что в этом веселого? Весь этот неон, постеры, старые фильмы. Ты, кстати, все еще слушаешь ту странную музыку?
Я не ответил.
– Все равно не понимаю, – он извлек из сумки мой коллекционный «Спектрум». – Вот это компьютер, клавиатура или что такое вообще?
– Не важно. Ты не поймешь.
Я протер «Спектрум» краем футболки и гордо водрузил на середину стола. Подключать его было не к чему.
– Это атмосфера, Артур. Которой уже не будет. А странная музыка, между прочим – Alphaville, «Afternoons In Utopia» – альбом восемьдесят шестого года. Намного лучше того, что обычно слушаешь ты.
Артур закатил глаза.
– Ну-ну. Верните мне мой восемьдесят седьмой.
Я пожал плечами. Включил неоновую вывеску в заляпанную краской розетку. Неоновые трубочки вспыхнули
– Ладно, выглядит круто, – согласился Артур.
Мы стояли рядом и любовались вывеской. Артур еще и косился на постер.
– Чтобы женщина восьмидесятых считалась красивой, она должна была быть похожа на Дэвида Боуи, – глубокомысленно заметил он.
– Твои любимые нулевые годы чем лучше? – спросил я.
– Это другое!
Увеличение Артура культурой двадцатилетней давности выросло из моего трепетного отношения к восьмидесятым. Сначала как протест, потом как способ доказать, что он ничуть не хуже, а теперь уже как чистый фанатизм. Пока я искал старые магнитные кассеты по барахолкам, Артур бродил рядом в наушниках, из которых выбивались гимны Казантипа или искал очередной аккумулятор на свой новенький, но устаревший на два десятилетия телефон. Меня манил неон, его «кислота». Я тащил в дом чудом найденные кассетники, он – ламповые мониторы. Его чудачества терпели, мои не замечали. Он жил в две тысячи седьмом, я в восемьдесят седьмом, а между нами и реальностью болтались целые бесполезные десятилетия.
– Тут есть пиццерия, в которой можно пить, – сказал я. – Рядом вон с тем странным домом из твоей эпохи.
– Ты во всем будешь слушаться свою секретаршу? – язвительно заметил Артур.
– И ты тоже. Так мы идем или нет?
Артур посмотрел в окно. Местный бомонд вел бестолковые беседы на заляпанных подошвами лавках. Между ними и урной слонялся неопределенного возраста субъект в расстегнутой засаленной рубашке и воровато поглядывал на сигареты. На остановке под окном ругались два маршрутчика, постепенно переходя на крепкий мат и угрозы извлечь из-под сиденья монтировку.
– «И с бандюгами жарить спирт»? Вживаешься в роль, писатель?
Я пожал плечами.
– Опасно. У меня в заднем кармане все-таки полторы тысячи рублей.
– Я никому не скажу, что у тебя с собой такие деньги, – усмехнулся я. – Идем.
***
Нам принесли ледяное безвкусное пиво и пиццу, от которой шел умопомрачительный запах. Я сразу понял, что голоден как зверь. Артур брезгливо протер стол перед собой салфеткой, поискал глазами урну и не нашел ничего лучше, чем сунуть салфетку в карман.
В маленькой пиццерии было на удивление чисто. Даже скатерти на столиках имели опрятный вид.
– Четыре сезона и четыре времени года – по сути одно и тоже, но пиццы разные, – сказал Артур.
– Поэтому мы взяли обе, – напомнил я и приподнял бокал.
Артур тихонько стукнулся со мной бокалом, осушил его сразу на половину и теперь опасливо осматривался по сторонам.
А посетителей было не густо. Двое девушек беседовали за столиком у окна. Одна молчала, сложив перед собой руки, другая эмоционально размахивала в воздухе незажженной сигаретой. У нее были черные как уголь прямые волосы и миловидное лицо. Хмурый мужчина в строительной робе размешивал ложкой холодный борщ. Две официантки задумчиво склонились над коробками, видимо вспоминая, где чей заказ, а курьер терпеливо ждал рядом, заслонив проход зеленым рюкзаком и ковырялся в телефоне. Практически идиллия.