Неотправленные письма души

Моловская Марика

— Вот ваш кофе, — сказал мужской бас.

— Благодарю, — сухо ответила я, не обращая никакого внимания.

«Боже, зачем я здесь? Зачем я пришла сюда? Чего я хочу? Я же знаю, что не быть нам вместе. Хотелось бы вновь начать эти отношения, но тогда в прямом смысле начнётся всё сначала: эта боль, измены и счастье. И эти измены не прекратятся, это общение, флирт и так далее. Этому всему не будет конца, как не было тогда, когда мы были далеко друг от друга. Зачем я здесь? Хочу увидеть тебя хотя бы раз, чтобы потом опять страдать и месяцами сидеть на успокоительных со снотворным, чтобы, засыпая, вновь видеть тебя и быть с тобой. А просыпаясь, понимать, что это был лишь сон, который мог быть реальностью, но ненадолго. А такой недолгой реальности

мне не нужно. Я не хочу выходить замуж за человека, который, общаясь со мной, начинает общение, флирт, заигрывания, встречи и поцелуи с другими. И говорит мне об этом, желая видеть реакцию, обманывая, что хочет тем самым доказать, что с кем бы он не был, он выбирал меня. Мне не нужен такой мужчина. Мне не нужен ты. Больше не нужен. Хватит. Довольно унижений. Я устала от такого отношения, ты говорил, что я не уделяла тебе времени, а сам спрашивал потом, почему, когда ты проводишь много времени с другими дамами, получаешь от них отказ. А мне времени практически не уделяешь, но я всегда рядом и никогда не уходила. В этом и была моя ошибка. Те два раза, когда я желала уйти, мне нужно было действительно уйти. Ты доказал мне тогда, что я ни черта не значу для тебя. Ты поклялся не общаться, не флиртовать с другими и многое другое. Поклялся мной, своими племянниками и могилой умершего брата, а сам нарушил клятву на следующий же день. Но я и это простила тебе, потому что любила. Любила безгранично и безвозмездно. Я верила, что это всё на время, что это все лишь потому, что меня нет рядом. Но я безумно сильно ошибалась — это было твоё истинное лицо. Я считала виноватой себя, винила себя во всём этом, но на самом деле виной всему был ты. Ты не ценил и не любил. Сейчас я могу сказать на все миллиард процентов, что ты не любил меня, так сильно, как любила я. Я могу сказать, что уверена, что ты совершенно не любил меня. Я просто была твоей вещью, игрушкой, которую ты хотел использовать до конца жизни в своих целях, продолжая вытирать ноги об меня и общаться с другими…»

Капля слезы пала на исписанный лист бумаги. Глаза начало щипать из-за накрашенных ресниц, которые перемешались с водой, шедшей из глаз.

«Что я здесь делаю? Зачем я пришла?» Вопрос, который задаю себе снова и снова. Бросаю взгляд вперед — кофе в белой чашке уже остыл, точно так же, как и моя душа к нему. Хочу закричать. Просто так. Но вместо этого просто зову:

— Официант! Счёт, пожалуйста.

39. Я текстоверт

«Всё-таки я текстоверт — мне легче излить всю душу на белые листы, чем сказать всё вслух. Лишь с некоторыми людьми могу говорить о том, что на душе. С остальными предпочитаю молчать или переписываться. Знаешь, даже если бы ты пришёл тогда и сел ко мне за стол, внутри меня перевернулись бы все воды и начал колыхать океан, но снаружи я оставалась бы непоколебима, и даже глаза не сумели бы выдать моего внутреннего состояния… Я была бы молчалива, сдержанна, и это было бы не из-за гордости, а из-за моей натуры. Я не способна говорить о своих чувствах даже тебе, самому близкому и родному человеку. Ты бы даже не выслушал. Каждый раз, когда я желала раскрыть тебе душу, ты не слушал меня и не слышал никогда. Я знала это и чувствовала».

Звонок в дверь заставляет вздрогнуть и удивиться. «Кто бы это мог быть?». Подхожу к двери и смотрю в дверной глазок, с удивлением открываю дверь.

— Ты думала так просто уйти? — спрашивает кареглазая женщина. Седина давно затронула её темно-каштановые волосы, кто знает, из-за возраста ли это или из-за меня. Улыбаюсь и пропускаю в квартиру.

— Привет, мам.

***

— Твой брат, когда узнал, что ты приехала, был безумно рад, — она достаёт из белого целлофанового пакета торт, яблочный сок и чернику.

— О-о, черника! — восторженно восклицаю я при виде любимой ягоды. Подхожу к кухонному гарнитуру и включаю электронный чайник.

— Но почему ты не проведала нас? — слышу позади себя вопрос.

— Я

не так давно приехала и собиралась заехать, — достаю чашки с тарелочкой и тарелки для Панчо. — Не знала, что этот торт всё ещё продают, — раскладываю приборы на стол. Мама уже положила сок и торт.

— Я тоже. Давно не видела его в продаже, а тут захожу в магазин и вижу, думаю, дай возьму, обрадую. Я же помню, как ты любила в детстве этот торт.

— Да, а ещё этот шоколадный с коричневым кремом, который сверху был посыпан какао. Всегда пальцем снимала этот крем и ела, а потом Нана ругала меня.

— Да, помню. А помнишь, как мы вместе готовили торт?

— Да, на мой день рождения. Для меня это был самый лучший день, потому что мне можно было подметать и готовить.

Лёгкая улыбка грусти тронула её лицо, глаза наполнились слезами от воспоминаний. Нет ничего тяжелее, чем видеть слёзы матери, даже если у вас с ней не самые лучшие отношения и даже если она не самая лучшая мать.

— Солнышко, ты так выросла…

— Конечно, — улыбаюсь, пытаясь перевести в шутку, — не всегда же мне быть маленькой.

Мама протягивает правую руку ко мне и берёт за руку. Тёплое прикосновение маминых рук к моим вечно каменным.

— У тебя, как всегда, холодные руки.

— Ну, это же я, — пожимаю плечами.

— Ноги тоже холодные?

— Ты же знаешь, что я не чувствую. Если чувствую, значит температура высокая.

— Я отправляла тебя к бабушке совсем маленькой, а получила совсем большую девочку.

— Хм, — ухмыляюсь, — никто тебя не заставлял отправлять меня туда на шесть лет.

— Ну кто же знал, что всё так будет…

— А как, ты думала, будет?! Как?

— Я думала, что отправлю и заберу. Я не справлялась с тобой…

— Не смогла воспитать сама, решила избавиться и отдать на воспитание чужому человеку.

— Почему чужому? Ты была у родной бабушки, не у соседки же.

— По-твоему, отправить тринадцатилетнего ребёнка в таком сложном возрасте, когда мать нужнее всего, на воспитание в аул нормально?

— Почему сразу аул?

— По-твоему, это не аул? А, да, в ауле и то интернет уже провели в прошлом году. В тундру.

— Солнышко, ну что за слова?

— А что? В тундре разве что сейчас нет интернета и не ловит сеть. И по-твоему, в тринадцать лет отправить в Богом забытое место ребёнка нормально? Человека, который с рождения жил в городе и терпеть не может ложь, отправить при помощи обмана в аул!

— Почему обмана?

— У тебя что, сегодня пластинку на «почему?» заело?! Ну раз ты спрашиваешь, я тебе скажу: потому что уговор был на один семестр. Не понравится — заберу. А что вышло в итоге? Шесть лет и плюс окончание школы в этом же ауле. Спасибо большое, вековая мечта! — злоба переполняла меня, я кричала за все годы боли и обид, которые я столько лет держала в себе.

— Да, я знаю, я была неправа. Мне не нужно было отправлять тебя туда. Там, где я, должна быть и ты.

— Должна была быть. Но теперь уже всё, слишком поздно. Ты опоздала на сотни тысяч нужных слов, на миллиарды действий и нужных моментов. Уже всё. Уже ничего не вернуть и не изменить. Слишком поздно. Единственное, что я могу тебе обещать, что буду помогать тебе, но отношений, как у настоящей матери с дочерью, у нас уже никогда не будет! — я говорила как можно более сдержанно, стараясь держать себя в руках и быть непоколебимой с холодным видом. И лишь глаза могли передать, что внутри меня был ураган.

Мама, сидя на стуле, молча и ушла в себя. Ещё одна черта, доставшаяся мне от неё — я ухожу в себя, как и она, пытаюсь сдержать слёзы. Мамина ещё и улыбка, а глаза папины — на моём лице они были попрежнему вместе. Встаю со стола и наполняю прозрачный стакан холодной водой. То хорошее, что было между нами дома тогда, было иллюзией. Казалось, что можно наверстать упущенное, но это не так. Уже слишком поздно.

40. Невозможно идти вперед с постоянно повернутой назад головой