Неотразимое чудовище
Шрифт:
Я ее поняла. Если бы все люди охотно делились наблюдениями и умозаключениями, наша работа была бы такой замечательно легкой, но отчего-то делятся своими дурацкими наблюдениями зачастую те, кто вряд ли заслуживает доверия. Ими движут самые разные причины, но в целом их показания оказываются только палками в колесе! Или человек хочет привлечь к себе внимание и врет напропалую уверенно, выдавая желаемое за действительное. Или он сводит счеты с обвиняемыми, и тогда вообще тяжело продраться к правде сквозь нагромождения лжи…
А те, кто может сказать правду, молчат.
— Я принесла
— Да, наверное, будет нужна, — кивнула я.
— Возьмите, — протянула она мне бумажный квадратик. — Это мой домашний телефон. Я буду рада оказаться вам полезной, Саша!
Проводив ее, я начала просматривать вырезки из газет. Их было много — от крошечных сообщений, из которых можно было выяснить только картину преступления в весьма общих чертах, до больших материалов на целую страницу, в которых рассказывалось все о Маше, об Игоре, о том, что могло быть причиной убийства… В основном, все они повторяли друг друга с весьма маленькими вариациями, и я в конце концов выделила три статьи, достаточно большие и представляющие совершенно различные точки зрения.
Первая была написана женщиной. Я прочла ее подробнейшее исследование мелких деталей Машиной жизни и выяснила для себя много интересного. Например, оказалось, что Маша Тумановская «уделяла настолько много внимания своему служению», что на личную жизнь у нее почти не оставалось времени. Автор статьи восхищалась этим, а у меня возник вопрос — кто же тогда занимался детьми? Насколько я успела узнать из этой же статьи, старшей девочке было четырнадцать лет, то есть у нее был «опасный» переходный возраст. А мальчишке было семь, значит, кто-то должен был заниматься детьми?
Из этой же статьи я вынесла, что детьми Маше заниматься было вовсе не обязательно, поскольку их никто не обижал.
— А невнимание? — пробурчала я. — Оно тоже ведь обижает…
Мое неодобрение относилось не к покойной Тумановской, а к автору статьи. Впрочем, я выписала ее имя и координаты газеты, в которой был напечатан этот материал. Это была некая «Любовь Тихомирова».
Вторая статья была вырезана из «Тарасовского криминала». Там было тоже тщательно и подробно описано преступление де-факто, поэтому я отложила ее в сторону, дабы вчитаться на досуге поподробнее — сейчас у меня не было времени.
Статья была полезна еще и тем, что в ней задавался тот же вопрос, который не давал покоя и мне: почему мастер спорта по стрельбе воспользовался чуждым видом оружия, тем более что никуда не собирался убегать с места преступления? И — о чудо! — там же дотошный автор подробно описал соседку, Ольгу Владимировну Аббасову, которая, как оказалось, была не в ладах с законом, так как задерживалась за хранение наркотиков. Кроме того, на ее квартире вечно происходили пьянки и дебоши. Там была еще целая масса полезных мне сведений, и я даже подумала, что скорее всего автор знает много больше, чем написал,
Третья статья изобиловала возмущенными криками. Я бы ее выкинула, не задумываясь, но в ней говорилось, что у Маши Тумановской, оказывается, была масса врагов. И имена двоих из них приводились — причем, увидев их, я присвистнула.
— Я бы поостереглась иметь таких врагов, — пробормотала я, вписывая в свой «талмуд» Анну Воронкову, работника «Убежища», как она назвала приют, и по совместительству журналистку газеты «Женский мир».
Судя по тому, что имя Анны я встречала в других статьях непосредственно рядом с Машиным, я поняла, что именно она может оказаться бесценным свидетелем.
А возможно, и моим клиентом… Поскольку Анна тоже не верила в то, что Игорь Воронцов был убийцей.
Время пролетело незаметно. Взглянув на часы, я подпрыгнула.
У меня оставалось мало времени, если я хотела сегодня встретиться с Воронцовыми. А жили они — не ближний свет!
Улица Тополиная располагалась возле леса, где-то в районе Первой Дачной, и в темноте разгуливать там мне совсем не хотелось.
Поэтому я быстро написала Ларикову эпистолу, в которой уведомляла его, что вряд ли появлюсь сегодня в офисе — от Тополиной куда ближе до моего дома, чем до нашего «офиса», — но я обязательно позвоню вечером, если, конечно, мой дражайший босс вознамерится провести сегодняшний вечер в родных стенах.
После этого я быстро оделась и вылетела на улицу.
«Какая все-таки жалость, что еще не начался байкерский сезон», — вздохнула я, глядя на остановку трамвая, заполненную людьми. Судя по их количеству, трамвая не было давно. Если бы был байк…
Но пока еще не сошел до конца снег. И ноги скользили и оказывались нередко мокрыми, потому что под ними была уже весенняя сырость.
«Ладно, — подумала я. — В конце концов, если трамвая давно не было, есть вероятность, что скоро он придет!»
Я поднималась в гору все выше и выше, и уныние местного пейзажа начало влиять на мое настроение. Мне теперь казалось, что все вокруг меня правы — я действительно лезу в абсолютно не мое дело, и с чего я вообще взяла, что справлюсь с этакой проблемой?
Словно в подтверждение моих слов из-за покосившихся ворот очередного шедевра архитектуры «частного сектора» — домишки, перекосившегося, будто миниатюрная «пизанская башня», — затявкала собака, ей тут же ответила вторая, потом третья, и я почувствовала себя осмеянной целым собачьим коллективом!
Но возвращаться мне не хотелось — не зря же я почти доползла до самого верха этой нескончаемой горы?
Теперь я уже видела женский монастырь, а значит, где-то рядом должен был располагаться дом родителей Воронцова.
Я остановилась, чтобы осмотреться. Из монастырского храма донесся колокольный звон, и в пустынной дотоле местности появились человеческие фигурки.
Остановив маленькую старушку, бредущую на службу, я спросила у нее, где находится Тополиная, дом пятнадцать.
Она подняла на меня глаза и с нескрываемым любопытством поинтересовалась: