Неотвратимость
Шрифт:
— Так получилось… По пьянке оно все.
— Твои соседи по вагончику утверждают, что в ночь на девятнадцатое ты там не ночевал.
Вялое лицо Лехи-Вахи оживилось благородным негодованием:
— Врут! Путают они! Спал тогда дома! Ни про какой склад знать не знаю, напрасно мне это дело лепите!
— Успокойся, Булыгин, разберемся.
— А мне чо беспокоиться, ха! У вас против меня улик нету.
Верно, прямых улик против Булыгина не было.
Но Леха-Ваха нервничал. Трезвое сидение в камере навевало нерадостные мысли. На свободе —
А потом опять влип за грабеж, по новой «трояк» получил. И уж везти перестало — три года отсидел «от звонка до звонка». И вот только хотел пожить, погулять Всласть — опять не повезло. Инспектор Мякишев допрашивает, не отстает… Что он знает? Да ничего! Нету улик против Васьки Булыгина. Только бы пацаны, салаги эти, не сболтнули чего… Предупредить бы салаг, ну, тогда порядок! Смотаться бы на Смычку, повидать кого надо… Как тут смотаешься? Сиди вот в камере, эх… Да, не везет.
Сильно нервничал Булыгин. Срок получать кому охота. Проснется ночью и думает, думает. С непривычки это очень неприятно — думать. Что ж бы такое изобрести? Как пацанам передать, что… Эх, житуха проклятая!
После возвращения к тетке Васька Булыгин по двору гулял этаким героем, будто не из колонии, а, например, с полярной зимовки или БАМа приехал. Стоит, бывало, сигаретой дымит, из кармана куртки — горлышко бутылки. Лениво этак, с видом удачливого блатного, треплется мальчишкам:
— Мне чо, я и в колонии жил как бог. Там кругом все меня уважали.
Салаги слушали, верили. И казался им туповатый бездельник Леха-Ваха смелым, лихим гангстером, у которого житуха — сплошные приключения, романтика, не то что нудная учеба в школе или техучилище…
Нет, пацаны вряд ли что скажут на допросе. Но, с другой стороны — салаги же! А инспектор Мякишев, он ушлый, этот Мякишев, он умеет… Ах черт, как же предупредить?! Хоть записку бы передать при случае, пару слов: не болтайте, мол…
Утром Булыгин выпросил у одного из арестованных крохотный огрызок карандаша, забился в угол и на коробке из-под сигарет «Шипка» стал писать…
— Булыгин, выходи!
— Чего? Куда?
— Выходи, тебе говорят. — Старший сержант стоит в дверях, в упор смотрит. Наверно, опять Мякишев заявился. Ничего, порядок: может, при выводе удастся кому-нибудь записку перетырить… Булыгин незаметно сунул записку в ботинок.
Дверь камеры лязгнула за спиной. Он привычно — руки за спину и шагнул.
— Не туда, — придержал его старший сержант. — Вот сюда заходи.
— А что? Зачем сюда?
— На осмотр. Если имеешь при себе недозволенные предметы, лучше сразу предъяви.
— Какие предметы, вы чо! Меня ж всего осмотрели, когда сюда принимали!
— Так что ты кипятишься? Нету, ну и ладно. Сымай ботинки.
Старший сержант стоит рядом и смотрит. Ну, не везет!
— Сымай, чего копаешься. Или помочь?
— Ну,
«Эх, надо же! Как быть с запиской?!»
Повернувшись к старшему сержанту боком, нащупал в ботинке туго свернутую обертку от «Шипки», вытащил и рванул, еще раз…
— Стой! — широкая ладонь старшего сержанта сдавила руку. — Успел все-таки порвать! Ничего, сложим.
Не прошло и полчаса, как записка, аккуратно сложенная и подклеенная прозрачной пленкой, лежала на столе у инспектора. Иван Иванович и заместитель начальника РОВД майор Перваков легко прочли безграмотный, пополам с нецензурщиной текст:
«Ул. К. Зорь спроси Сухарина Олега спрашивай молодых скажут тебе…»
— Вот как! Почти готовый адрес!
«Олег тебе довожу до сведения от меня они не чего не добились и не добьются мне пока дали 10 суток и идет раследствие вы ничего не знайте понили. Если будут вас вызывать я с вами некакого отношения не имел с вами ни хожу кричю потому что вы салаги. Если менты будут кричать что я раскололся вы не верьте…»
— Ну вот, — сказал майор Перваков. — Теперь есть версия, достаточно обоснованная. Есть адрес, откуда и начнем. Этот Олег, что о нем известно?
— Он из числа знакомых Булыгина, уже опрошенных. У него алиби: вместе с другом Михаилом Губановым в ночь кражи были в гостях у родственников Олега в Верхнем Тагиле. Это и родители подтверждают. На всякий случай я запросил верхнетагильскую милицию, были ли они там. Ответа пока еще нет.
— Ответ, пожалуй, есть — в булыгинской записке. Сейчас десять часов вечера, все должны быть дома. Посылаем дежурную машину за этими друзьями. И родителей обязательно.
Женщина уверена, что ее сын ни в чем не может быть виновен.
— Олег учится на втором курсе горно-металлургичесного техникума, он комсомолец, прошлое лето был даже членом комсомольского оперативного отряда, сам боролся с разными там нарушителями. Знаете, он такой вежливый, послушный, много читает. И знаете, это возмутительно, что нас второй раз в милицию!.. Семья у нас благополучная, хорошая, всегда внушаем сыну… то есть воспитываем как надо. Нет, тут просто какое-то недоразумение!
— В ночь на девятнадцатое вашего сына не было дома?
— Да, но это еще не значит… Я сама его отпустила в Верхний Тагил. Захотелось мальчику съездить к родным, что тут такого? Я дала рубль на дорогу, банку варенья для родственников, и 18-го вечером они с Мишей Губановым уехали, а 19-го вернулись. Наконец, мой сын просто не мог совершить что-нибудь такое! У него скоро сессия, нужно готовиться, а тут вы нервируете…
Сын действительно выглядел удрученным. Однако подтвердил то, что говорил при первом вызове:
— Были с Мишей в гостях. О краже услышали, когда вернулись.
Майор Перваков положил перед Олегом склеенную обертку от «Шипки».
— Прочти, это тебе адресовано.
«Ул. К- Зорь спроси Сухарина Олега…»
Лицо паренька покрылось багровыми пятнами, опустились худенькие мальчишечьи плечи…
— Олежек! — приподнялась мать. — Олег, что это значит?!
— Не знаю я ничего… — пролепетал сын дрожащими губами.