Неотвратимость
Шрифт:
— Марина Ясоновна, вы знали такую девушку — Валю Красилову?
Худощавое лицо абхазки не дрогнуло. Подумала, сказала:
— В своей смене всех знаю, в другой смене не знаю. С нашей фабрики девушка?
— Нет, но раньше в Сухуми жила.
— Сухуми большой, девушек много.
Первая разведка ничего не дала. Наташа умело переменила тему, о фабрике спросила, о заработках швеи, о плане и реализации пошива, о снабжении материалами. Застенчивость Марины прошла, словно не в милицию вызвали, не со следователем беседует. И что, что следователь? Она тоже
— Модного материала нет, как шить будем? Правильное снабжение надо. Разве мы не хотим шить красивые, всем нужные кофточки? Разве не хотим себе хорошую зарплату? Но что сделать можем? Не дают материалы.
— Как же наладить снабжение? Вот ваш муж, он ведь работал на фабрике?
Не вышло у Юленковой, не получилось непринужденного интереса к снабжению: кончилась на том беседа двух женщин — начался допрос. Хоть и без протокола пока. Марина замкнулась сразу, без переходов, как и случается это с бесхитростными людьми.
— Кстати, муж где сейчас работает?
— Он торговый работник. Возит продавать колхозные фрукты.
— Хорошо зарабатывает?
— Не очень… Но нам хватает. Я тоже зарабатываю.
— Сейчас он куда уехал?
— На Урал. Какой город, не знаю,
— Кто еще с ним поехал?
— Не знаю.
— Как же так? Вы жена — и ничего не знаете?
— Мужское дело — как спросить могу?
— Да ведь не чужой, муж он вам!
— Обычай такой…
Опять обычай!
— Он и сейчас повез фрукты?
— Да.
— Вы сами видели эти фрукты?
— Нет. Зачем ходить смотреть?
— Кто у Гурама близкие друзья?
Абхазка не выдержала:
— Что с Гурамом?
Да, пора говорить открыто.
— Марина Ясоновна, ваш муж занимался перевозкой краденого золота.
Худощавое лицо стало серым под черным кружевом.
— Почему сказали так? Гурам хороший, добрый, он не крал!
— Возможно. Но он вез краденое золото, чтобы перепродать или передать. Кому?
— Не верю, не мог он!..
— Где он взял деньги, чтобы покрыть недостачу на фабрике?
— Взял взаймы. Взаймы умеет, красть — нет!
— Вы полагаете, Гурам не мог украсть?
— Нет. Воровать позорно, а Гурам честный абхазец.
— Но расхищал же он средства фабрики, когда работал там снабженцем.
— То совсем другое дело, как вы не понимаете! Вот так: даже передовая швея убеждена — кража у государства как бы и не кража, и не позор. Вот так…
— Гурам добрый, друзей много, одному деньги давал, другому деньги давал — один отвечал.
— Но кто же дал ему взаймы? Кто его друзья?
— Гурам часто уезжал, я на работе — откуда знаю мужские дела?
«Да», «нет», «не знаю»… Хорошая жена Марина, соблюдает древние неписаные законы. «Да», «нет», «не знаю»… В самом деле не знает?
— Бывали на руках мужа большие деньги?
— Не знаю.
Допрос свидетельницы ничего не дал. И Юленкова стала писать протокол,
— Вот и все, Марина Ясоновна. Прочтите, подпишите, и можно вам идти.
— А где… где Гурам?
— Задержан и находится под следствием. Мы должны узнать, кто втянул вашего мужа в аферу, кому предназначалось золото. Вы не хотите или не можете нам помочь…
— Хочу помочь. Но мужские дела — что я знаю?..
Марина долго-долго читала протокол. Добросовестно старалась вникнуть в строчки с «нет», «не знаю», а строчки скользили перед глазами, и Марина снова перечитывала — она привыкла все исполнять добросовестно. Или совесть тревожит потомственную работницу-швею? Не попытаться ли предъявить ей… Юленкова придвинула телефон и набрала номер.
— Майор Хевели слушает.
— Товарищ майор, нельзя ли найти понятых? Побыстрее бы?
— Сейчас будут.
Марина спросила:
— Где нужно подписать?
— Вот здесь. «С моих слов записано верно». И подпись. Извините, еще задержу вас, совсем недолго.
Вошли понятые — полнотелая русская курортница и старичок грузин.
— Марина Ясоновна: знаете ли вы кого-нибудь из этих граждан? — Юленкова разложила перед свидетельницей четыре фотографии.
Багровые пятна прожгли загар на щеках абхазки, она поднялась, склонилась над столом. Взяла фотографию. Три других для нее не существовали, не было тут ни понятых, ни следователя — с фотографии смотрела исподлобья Валентина Красилова, смотрела покорно и грустно, красивая даже на плохом тюремном снимке. И отступили древние обычаи…
— Она! Ее нужно судить!.. Испортила Гурама… как это?., приворожила, да!
— Эта женщина вам знакома? Как ее зовут?
— Зовут, не знаю… Гурам ночи не спал, плакал… Она заставила его…
— Марина Ясоновна, успокойтесь, выпейте воды.
Понятых прошу засвидетельствовать опознание. Спасибо, товарищи, вы свободны. Марина, давайте уж говорить все как было. Все равно мы установим истину, так уж лучше скорее это сделать, верно?
Обида жены и ревность женщины порвали молчаливую цепь древнего обычая…
В последний раз муж ездил на Урал зимой. И когда вернулся, Марина растерялась — так изменился Гурам. Обычно веселый, немного важный, немного ленивый — стал теперь нервным и злым, кричал на детей, на жену, пропадал где-то до глубокой ночи. Почему он кричит, почему ругается? Чем виновата Марина? Где ходит Гурам каждый вечер? Успокаивала себя: мало ли забот у мужчины. Пройдет у него.
Но проходили недели и месяцы — не проходила тоска Гурама. Не сидел он с приятелями в шашлычной, не пел песен, не радовался весне. Приходил ночью как в чужой дом, где ничего не мило, садился к столу и один пил вино, чачу. Пил, вздыхал. А потом метался по дому, скрипел зубами, грозил кому-то. Валился на постель и плакал. И плакала Марина, лежа в своем углу, от неизвестности и тревоги за семью, которой, она чувствовала, угрожает что-то. Спросить бы Гурама — ноне смела, к мужу теперь не подступиться.