Неожиданная Россия. XX век

Волынец Алексей Николаевич

По официальной статистике уже советской России в плену на территории Германии, Австро-Венгрии, Османской империи и Болгарии с начала войны и по 31 декабря 1917 г. побывало 3 409 433 наших соотечественника. Впрочем, эти данные не точны – реальные цифры могут быть как выше, так и ниже. На изучении истории русских военнопленных той эпохи роковым образом сказались драмы, последовавшие за Первой мировой – и наша гражданская война, и Вторая мировая. Хаос революций и гражданского противостояния не позволил собрать и сохранить в России многие данные, а в боях 1945 г. в Германии и Австрии погибла масса архивов предыдущей мировой войны. Поэтому статистика русского плена вековой давности остаётся неполной.

И всё

же попробуем суммировать, что нам известно. Первая мировая война начиналась как типичный конфликт Belle 'Epoque, «Прекрасной эпохи» с её верой в разум, прогресс и гуманизм. Никто из зачинателей не думал, что август 1914-го быстро превратится в «тотальную» мировую бойню. Все вступившие в тот конфликт державы уже подписали Гаагскую конвенцию «о законах и обычаях войны», содержавшую весьма гуманную главу о правах военнопленных. Однако реальность жестоко скорректировала все благие пожелания.

Германский Генштаб, основываясь на опыте франко-прусской войны XIX века, начинал европейский конфликт с планами захватить в ходе всех боевых операций порядка 150 тыс. пленных. Немцы были дисциплинированно готовы к их размещению, и наивно считали, что уже в следующем 1915 году всех Kriegsgefangenen предстоит отпустить в связи с окончанием войны… Но уже к осени 1914 г. число только русских пленных превысило 100 тыс., к весне следующего года их стало полмиллиона. К ним добавились многочисленные французские и английские пленники Западного фронта, и в неготовом германском тылу за колючей проволокой спешно оборудованных лагерей начались эпидемии тифа.

К весне 1915 г. от тифа в Германии умерло 8 % русских пленных. Но потери от эпидемии среди французских пленных были еще выше – от 16 до 30 %. После войны политики из Парижа пеняли побеждённой Германии, что немцы якобы «намеренно смешивали в одном лагере не имевших иммунитета западноевропейцев с более устойчивыми к тифу русскими».

Сапоги и скука

Показательно, что немцы именно в отношении русских почти сразу официально нарушили положения Гаагской конвенции 1907 г. о «законах и обычаях войны». Конвенция предусматривала, что все личные вещи пленных, «за исключением оружия, лошадей и военных бумаг», остаются в их неприкосновенной собственности. Однако уже 15 сентября 1914 г. Прусское военное министерство, главный орган Второго рейха по работе с военнопленными, издало приказ о конфискации у русских солдат сапог.

Это позднее, в разгар войны русская армия столкнется не только с кризисом снарядов и винтовок, но и со страшным дефицитом обуви. В августе же 1914-го кадровые русские полки топтали Восточную Пруссию прекрасными кожаными сапогами, на которые и нацелилось тыловое командование немцев сразу после разгрома армии генерала Самсонова. Вместо изъятых вопреки Гаагской конвенции сапог русским пленникам выдавали традиционные для Западной Европы и непривычные в России деревянные башмаки. К удивлению немецких комендантов, пленные русские солдаты отказывались их носить и пытались плести лапти.

Все это происходило на фоне директивы германского Генштаба, где про вражеских пленных говорилось с пафосом добропорядочного бюргера: «Государство считает военнопленных лицами, которые просто исполнили свой долг и повиновались приказам свыше. А потому в их пленении видит гарантию безопасности, а не наказания».

Однако следует признать, что кайзеровский Рейх на протяжении войны в целом исправно выполнял положения конвенций по отношению к пленным офицерам. Что не удивительно – и в России, и в Германии той эпохи офицерский корпус, особенно в начале войны, комплектовался высшими социальными слоями. В отличие от солдатских лагерей, возникавших зачастую в чистом поле, офицерские лагеря военнопленных размещались в более приспособленных для жизни

местах, в основном в старых крепостях и казармах. Особая инструкция предписывала охране «относиться к российским офицерам подобающе их чину, не нанося им моральных ран», но при этом строго запрещала любой контакт с такими пленными.

В начале войны попавшие в германский плен состоятельные офицеры свободно пользовались платными услугами лучших немецких врачей и дантистов. К концу войны таких вольностей и возможностей было уже меньше и главным врагом офицерских лагерей, по воспоминаниям очевидцев, стала скука.

Согласно Гаагской конвенции пленные офицеры, в отличие от солдат, были освобождены от обязательных работ и на долгие годы оказались замкнуты в стенах относительно благополучных лагерей. «Условиями жизни в плену, офицеры превращались в психических инвалидов, морфиноманов и лишенных энергии, воли и трудоспособности неврастеников» – вспоминал позднее один из узников такого лагеря в Померании. Впрочем, солдатская масса о подобных «трудностях» могла только мечтать.

Kriegsbrot – «Военный хлеб»

К весне 1915 г. немцы сумели навести свойственный им Ordnung-порядок и в оказавшихся неожиданно многочисленными лагерях военнопленных. При Прусском военном министерстве возникла даже специальная Военно-санитарная инспекция, вполне успешно занявшаяся гигиеническим обеспечением лагерей, вплоть до проведения массовой вакцинации пленных от тифа и прочих заразных болезней.

Одновременно, во всех крупных лагерях пленным стали присваивать идентификационные номера, заменявшие фамилию, имя и отчество. Отныне на долгие годы пленный становился обезличенным номером. Массовое превращение почти миллиона индивидуумов в группы цифр тогда поразило сознание российского общества, еще непривычного к такому «орднунгу». Одни из первых воспоминаний о германском плене, изданные в советской России по горячим следам в 1925 г., так и называются: «Из записок рядового военнопленного № 4925».

Впрочем, на второй год войны основную массу пленных беспокоили отнюдь не номера – наведение порядка в лагерном быте совпало с первыми продовольственными трудностями Германии. Именно пленные стали первыми, кто во Втором Рейхе был вынужден есть Kriegsbrot – «военный хлеб», эрзац, на треть состоящий из картофельной муки и других наполнителей.

Надо признать, что достаточно быстро «военным хлебом» стали питаться и охранники лагерей, и большинство гражданских немцев. Но пленным от этого было не легче – облегчить голод в условиях экономической блокады Германии могла лишь помощь извне. Англия и Франция уже в 1915 г. через Швейцарию и её «Красный Крест» наладили снабжение своих пленных продуктовыми посылками – каждый француз и англичанин в немецком плену в дополнение к своей пайке стал ежемесячно получать с родины 9 кг хлеба или галет и 1,5 кг шоколада или сахара.

В России тогда возникла правительственная дискуссия, стоит ли посылать хлеб в Германию для своих пленных. В итоге на уровне царя был дан отрицательный ответ с указанием на невозможность проверить, что «хлеб действительно будет доставлен по назначению, а не будет использован для продовольствования германских войск».

В итоге лишь с осени 1916 г. для русских пленных пришла первая партия централизованной помощи – молитвенники и галеты. Последние, по воспоминаниям наших пленных, вызвали повышенных интерес у их французских и британских коллег по неволе. Ведь галеты было невозможно разгрызть и требовалось размачивать минимум двое суток – в итоге пленные французы и англичане предположили, что это некая акция по дискредитации российского правительства со стороны немцев. В дальнейшем, они обменивали эти сухари у русских пленных на свой белый хлеб, приобретая «вечные» галеты в качестве сувенира.