Неожиданность
Шрифт:
Только боярин все также любовался своими сафьяновыми сапожками и за событиями в горниле печи не следил. Может он Духов Огня и не видывал сроду? Не впал бы в панику!
— Слав, Слав, а ты про саламандр слышал?
Богуслав отвлекся от тяжелых мыслей, поднял голову.
— А чего про них слышать? Вон как раз скачет одна, — заметил он вяло.
Во как хорошо! Даже по лбу не дал для усиления памяти!
— И часто ты их видишь?
— Да через день появляются — то одна, то кучей заявятся. Истопник их часто видит.
— И давно они здесь?
— С
— Опасности от них никакой нету?
— От саламандр ни вреда, ни пользы.
— Может люди чего говорят?
— Говорят, что кур доят! Брешут о них много чего! И яд у них особо сильный и убийственный, и тело такое холоднючее, что печку или костер махом гасит, а если чего коснется — все враз в пепел превращается, и всякого другого вранья немеряно! А правда такова: саламандра жить может только в огне, поэтому гасить его не в состоянии, никогда из него не выходит, никто ее, настоящую, сроду не ловил, яду добыть не мог. Куда она уходит, когда огонь гаснет, и откуда потом приходит — никому не ведомо. Вот и все!
Вспомнил я тут еще об одном деле, пойду улажу. А то уходим завтра, а когда вернемся — неведомо.
С этими словами владелец очага с саламандрами гордо удалился. Может у него и в колодце мелкий водяной проживает, а на чердаке прикормленный запечный за порядком присматривает? Кто знает, кто знает…
Средние века, это вам не Новейшее время — промышленной копоти и рева автомашин нет, а вот всякой нечисти не выгребешь. Жалко, что нельзя саламандру хоть одну на развод отловить, Забавушку позабавить…
Вернулся сияющий протоиерей.
— Ну как, получилось? Подлечил плохонького друга? — поинтересовался я.
— Конечно! Большая сила мне дадена! Воспрянул старичок Переславский, засиял! Точно не скажу, но лет пять еще точно в полной силе протянет. Рвется опять лечить начать, как в прежнюю пору — очень оживился.
Сейчас уточним. Залез в Интернет.
— В 1100 году у Переславской епархии уже новый епископ будет. Митрополиты здесь, видно, на Ефреме и закончатся.
— Не ошибаешься?
— Да кто ж его знает! Летописи врут часто. Но тут разночтений нету, запись всего одна. Да и необязательно ему в митрополитах до конца жизни просиживать — может в монахи уйти — спокойно век доживать да о Николае Мирликийском научные труды пописывать, может землянку отрыть и в отшельники податься. Он же потом православным святым стал, значит еще будут какие-то невиданные заслуги перед Господом. В великомученики у него шансов попасть нету, значит отличится как-то иначе.
— Все может быть, его не угадаешь… Мы потом потолковали о моих новых способностях. Ефрем говорит, что моя появившаяся с Божьей помощью сила вдали от Великой Панагии через месяц очень быстро на убыль пойдет. Если хочу также хорошо лечить, мне надо Михайловский собор не реже, чем раз в неделю посещать, от Оранты силой подпитываться. Придется здесь жить, местечко для друга-протоиерея епископ всегда
— А церковное начальство как к этому отнесется?
— Ефрему в такой мелочи не откажут, он большим уважением у Киевского митрополита пользуется. Скажут: хочешь взять человека? Значит бери. Пришли только от своих стеклодувов потом мозаику новую, и бери, кого захочешь — ты сам себе там в мелких делах митрополит.
Так и заканчивался этот полный событий день. Потом, перед ужином, я познакомил всех с Кузьмой Двуруким, спросил задалась ли у него покупка половецкой лошадки.
— Рассказал мне Матвейка про вашу привычку возле коней бежать, мне она не нравится.
— Передумал с нами странствовать?
— Не дождешься, — сурово одернул меня великий боец. — Просто двух половецких жеребцов взял. Неказистые, и в холке не задались, зато выносливее их нету. В Херсоне продам, они дешевенькие, убытка не будет. Точно завтра выходим? Ничего не переменилось?
— Все также. Гляди, не проспи.
— Матвей разбудит. Нам с ним боярин общую комнату выделил.
— Тут есть еще одна загвоздка — волкодлак с нами бежит.
— А мне какая забота?
— Да может ты набожен очень…
— Когда сплю зубами к стенке! Он тоже биться идет?
— Конечно!
— Мне без разницы, с кем я в одном строю сражаюсь. Каждый бьется, как умеет — я клинками, а он клыками, — лишь бы толк был.
За ужином Богуслав, мы с ним сидели за одним столиком, опять высказался по французским делам.
— Не пойму я все-таки, как Анна так быстро с Муленом связалась, шевалье этих нашла.
— Да чего тут думать! Либо по голубиной почте весточку Бурбонам переслала, либо какую-нибудь ведьмовскую увертку использовала, какая теперь разница! Что сделано, то сделано. Признайся лучше, что Настю опять увидеть хочешь, вот и все дела.
— Изнемогаю прямо! Очень терпеть тяжело!
— И я также терплю, и Матвей. Оба от горячо любимых жен ушли. Господь терпел, и нам велел. Вон, водки на ночь выпей. Глядишь и полегчает.
Слава выпил, ему полегчало. В общем, спокойной ночи!
Утром мы выехали через Южные Ворота. Прощай, Переславль-Русский, будущий Переяслав-Хмельницкий! Доведется ли еще раз в этой жизни увидеть твои каменные стены и Великую Панагию, Бог весть…
Мы ехали, ехали и ехали вдоль Днепра. Пока всего у нас было вволю — и воды, и еды. На второй день к обеду Марфа подлетела ко мне и залаяла.
Я приподнялся на стременах и заорал:
— Тревога! Все ко мне!
Народ быстро съехался в кучу. Я окинул взглядом их напряженные лица.
— Антеки через Марфу только что передали, что Невзор скоро тут будет — на подходе уже. Идет не один, с ним пятеро ратников, наверное, наемники.
— Это мне, — негромко сказал Кузьма.
— Рядом с ним ведьма Василиса, в руках крутит какое-то помело.
— Это для меня! — задорно крикнула Пелагея Таниным голосом. — Летать, видно, мелкая паскуда задумала!