Неожиданность
Шрифт:
Вот по Николаю пришлось объясняться.
— А чего протоиерей? Он поп тихий.
— Здесь, с нами, очень тихий. А в Константинополе враз изловчится и поругается с церковным начальством, ему это свойственно. Тут же отыщутся в епархии хорошие и нехорошие священники, заспорят про поход, а нас пока в темнице подержат. Потом отпустят, но дельфины уже уйдут, и Хайяма будет не сыскать.
— Это может быть, — согласился Матвей. — В этих церковных делах ни в жисть не разберешься!
— Дальше больше. Протоиерей человек православный, истово верующий, здоровенный крест во всю грудь,
Домой, только домой! К иконам, ладану, к Великой Панагии. Она ему лечебную силу могучую дала, вот пусть и лечит, а не по Византийским да Сельджукским империям болтается. Доставишь его живого да здорового к другу-митрополиту Ефрему, уже большое дело для Переславля сделаешь, людям поможешь.
— А вдруг кого-то из вас ранят? Кто будет лечить?
— Обижаешь! А я на что? Конечно не протоиерей, да тоже не лыком шит! К твоему сведению, считаюсь лучшим лекарем Новгорода, недавно исцелил порванного медведем молодого князя и от неизлечимых ранее смертельных болезней многих бояр. И тут изловчусь, да и заштопаю как-нибудь.
— Хорошо вам! — позавидовал Матвей. — Оба лечить горазды, всегда с куском хлеба и при монете будете! А я к обычной жизни вообще не приспособленный, никакого знатного умения за душой нету.
— Ты воевать горазд, — напомнил я ушкуйнику о его знатном умении.
— И что? Сегодня саблей машешь, а завтра охромел или правой рукой после ранения плоховато стал пользоваться — и все! Ты голый и босый, и никому не нужный. Иди на паперть, милостыню просить, больше ни на что не годен. Побратиму моему Ермолаю впору было вешаться от жизни такой, он уже и крюк в избе приглядывать начал. Если бы ты не пристроил его к себе на работу, пропал бы мужик.
Да что там говорить! Меня в люди вывел! Кабы не ты, может уже и сгинул бы где-то в грабительских походах по чужим землям. А так — хозяин земли, реки и лесопилки! Ты новый дом мне отгрохал, на любимой помог жениться. А теперь биться за себя не даешь, отсылаешь восвояси. За что такая немилость? Почему я из доверия вышел?
— Это просто очередная моя хитрость. Мне побратим, которому я как себе верю, не тут, а в Новгороде нужен.
— Рассказывай! — враз построжевшим голосом приказал бывший боевой атаман ушкуйников, — да смотри, не ври мне тут!
— Врать мне незачем. Помнишь, как ты меня просил за делами Елены приглядеть в случае чего?
Матвей кивнул.
— А у меня Забава, которая в моих делах тоже никак не ориентируется, осталась практически одна-одинешенька. Братья-кузнецы в этом ей не помощники. И забот не мало, не по одной линии я трудился, на наш поход деньги зарабатывая.
Считай: лесопилка на Вечерке, где Данила трудится, доставка свеженапиленных им досок в Новгород, торговля этим тесом на двух рынках; производство и торговля каретами; изготовление кирпича и постройка церкви.
А Забава беременна. Да еще весь дом на ней. Тут тебе и повар, и кирпичники во дворе, и регистратура. В ночь приходят сторожа, за ними тоже глаз да глаз нужен.
И везде, вроде, надежнейшие и честнейшие люди у руля стоят, а все равно боязно как-то. Все-таки женщина есть женщина,
— Да я, понимаешь, только в распиловке досок хорошо соображаю, а все остальное для меня темный лес.
— Не боги горшки обжигают! Приказчиком на коляски я бывшего неграмотного скорняка поставил. Ничегошеньки парень не умел, кроме как кожи мять. А поработал, оперился, при мне такую прибыль стал давать, что просто ахнешь, как сочтешь. Кареты сейчас, кроме бояр, богатые купцы стали брать, частенько и в другие города торговые гости увозят.
Вот и тебе незачем осваивать плотницкое дело, кузнечное искусство, нарезку стекол и их вставку в окошечки, установку вместо них дешевенькой слюды, конопачение крыши, покраску — на все есть мастера. Твое дело присмотреть, чтобы прибыль не упала, и умельцы не обнаглели, да всякое воровство пресечь.
— Да с чего это люди наглеть будут? За получку все-таки работают, а не просто так, — удивился Матвей.
— И я думал также. Так Антоха до того мастеров потакательством своим довел, что дело вообще чуть не встало. Пришлось мне самому идти, набить пару рож и с работы их выкинуть.
— Ну это я всегда пожалуйста. А вот прибыль считать не умею, не обучен. Для меня прибыль, — это тайна за семью печатями.
— Ничего хитрого тут нет. Вкладываешь в изготовление коляски рубль, продай ее за два. Рубль уходит на материал, оплату работы мастеров, приказчика, отчисления рынку, подати. А вот второй рублик пожалуйте мне в кошель — он и есть моя таинственная прибыль.
— И это все?
— Все!
— А в чем же были трудности? Деньга-то, поди прет дурная.
— Это она при мне перла. А надо было это все придумать, подобрать хороших мастеров, раскрутить сбыт. Все всегда кажется легко, когда кто-то другой это делает. А возьмешься обустраивать сам, то тут, то там на каждом шагу какие-то трудности и неувязки образуются.
Да и уже налаженное дело без хозяйского присмотра захиреет, неведомо, что там без меня сейчас творится. Такова жизнь. А ты вникнешь и разберешься, я в тебя верю.
И увидишь если, что что-то где-то надо поправить, не межуйся — смело вкладывай туда часть прибыли! Не в деньгах счастье. Главное, чтобы дело без меня не захирело совсем, не встало. Сбыта зимой нет? В запас делай! Распродажу по себестоимости объявляй! Мастерам нельзя давать разбежаться, плати им по любому до весны, а там работа опять закипит, все и окупится.
— А чем так уж мастера важны? Их в Новгороде немало. Уйдут эти — других наймем.
— До весны если встанешь, хороший мастер делать кареты к тебе уже не пойдет. Прежние, у кого уже все навыки именно на изготовление колясок выработаны и заточены, к тебе уже не вернутся — все постоянство и уверенность в завтрашнем дне любят, а они своим прежним клиентам уже раз были вынуждены отказать, польстившись на мою высокую оплату.