Непобежденные. Кровавое лето 1941 года
Шрифт:
– Что такое? – повернулся Гришин. «Опять автотранспорт для раненых?» – подумал он.
Молодой военврач волновался так, что не знал, куда девать руки.
– Товарищ полковник, у меня раненые…
– Что вам, машину, медикаменты?
– Нет, не в этом дело. Раненые, но как и куда раненые…
– То есть?
Подошли к сидевшей на земле группе красноармейцев. Все встали, увидев полковника.
– Ранения почти у всех в руку, в кисть.
– Что-о? Самострельщики? Кто старший? Из какой части?
– Не из вашей, полковник, – смело ответил один из них.
– Это
– Переправились сегодня утром, выходят, сказали, из-за Днепра. Все были целые, сам с ними утром разговаривал…
– Ты это кого кашей прикармливаешь? Предателей? Петр Григорьевич! – позвал Гришин начальника трибунала дивизии Жижина. – Разобрались?
– Разобрался, Иван Тихонович.
– Приговор? – считая глазами стоявших перед ним бойцов, процедил Гришин.
– Согласно законам военного времени…
– Мы не из вашей части! – испуганно крикнул кто-то из группы.
– А ты кому присягу давал? Только своей части или Родине? За тебя кто-то будет воевать, а ты в тылу валяться и потом героя из себя строить, что на фронте был? – вне себя от ярости закричал Гришин.
Шапошников, глядя на стоявших перед ним людей в красноармейской форме, уже не бойцов для него и Гришина, поникших, с виноватыми или смотревшими под ноги тупыми глазами, думал: «На что надеялись? Что если всей группой, то не расстреляют? Чему тогда учили их все эти двадцать с лишним лет советской власти?» И вспомнил, как сразу же после прорыва из окружения в полку был расстрелян политрук Старков из батареи Похлебаева за то, что заставил бойца Тихомирова поменяться с ним формой перед боем. Вчера расстреляли еще одного самострельщика, самого заставили выкопать могилу.
– Товарищ капитан, разведка прибыла, – услышал он тихий голос лейтенанта Тюкаева.
– Петр Григорьевич, приводите приговор в исполнение, – жестко сказал Гришин и повернулся к Шапошникову: – А теперь с твоей разведкой разберемся.
Отошли в сторону, поджидая идущего к ним молодцеватого сержанта.
– Товарищ полковник, разрешите обратиться к товарищу капитану, – щеголевато козырнул сержант.
– Обращайтесь, – стараясь успокоиться, сказал Гришин.
– В лесу, в районе ориентиры два и три, обнаружено скопление пехоты противника до батальона, накапливаются для атаки. На подходе к лесу был обстрелян, но прополз левее и наблюдал. В лесу слышен шум машин, устанавливают минометы. Много автоматчиков.
– Да вы и не были в разведке, товарищ сержант, – стараясь говорить спокойнее, начал Гришин. – Вы в кустах просидели, я же вас всех в бинокль видел!
Сержант, быстро побледневший, еле сдерживая проступившие слезы обиды, чуть слышно проговорил:
– Как так? Я был в поиске, товарищ полковник. Это группа у меня оставалась на берегу. Я один…
– Гурьянов! – повернулся Гришин к инструктору политотдела дивизии, стоявшему за спиной.
– Товарищ полковник! – резко вмешался Шапошников. – Надо же разобраться!
– Ты что развел в полку? – сквозь зубы тихо спросил Гришин.
Он, не прощаясь, пошел к лошадям, на которых они
Через минуту в кустах щелкнул пистолетный выстрел.
Шапошников, словно оглушенный, стоял, не в силах сдвинуться с места. «Что-то здесь не так, наверняка ошибка. Но зачем же так, сплеча рубить? Хороший парень, орден Красной Звезды за Финскую…»
И ругал себя, что растерялся и не смог отстоять своего разведчика.
– Шапошников! – повернул Гришин коня. – Я еду в штаб корпуса на совещание. На всякий случай готовься к наступлению. – Он хотел было ехать, но увидел, что к ним подходит какая-то колонна. – Что за войско? – Гришин остановил коня.
От колонны отделились двое.
– Лейтенант Конаков.
– Младший лейтенант Тырышкин.
Гришин тоже представился, оглядел обоих с головы до ног. Лица у лейтенантов были черные от солнца и пыли.
– В Африке, что ли, воевали? Откуда такие?
Сапоги у обоих были без каблуков, обмундирование оборвано и вывожено в земле настолько, что Гришин невольно улыбнулся:
– От границы ползком?
– Второй батальон четыреста сорок третьего стрелкового полка сто шестидесятой стрелковой дивизии, выходим из-под Чаус.
– А полк где?
– Не имеем связи с первого дня выгрузки, с тринадцатого. Выходим с боями.
– Где комбат?
– Погиб. Я принял командование. Командир девятой роты.
– Сколько у вас людей?
– С нами ровно девяносто.
– Все ваши?
– Нет, несколько летчиков, есть танкисты, артиллеристы без техники, но большинство наши.
Гришин прошел вдоль строя. Половина людей была без оружия, многие без сапог, а некоторые и без обмундирования. Вид их – в трусах и плащ-палатках на голое тело – вызывал и смех, и слезы.
– Ну что же, земляки, – начал говорить Гришин, – если попали ко мне в дивизию, то воевать будете здесь. Тем более что где сейчас ваша, не знаю. Верю, что если вышли, а не по лесам прячетесь, то воевать будете хорошо. Кто без оружия – найти! Подсказывать не надо, где искать?
И, обращаясь к лейтенантам Конакову и Тырышкину, добавил:
– Будем называть вас пока «черной ротой». Сейчас накормить людей, кухни видите, а потом пойдете в Христофоровку, – Гришин показал направление. – Там найдете майора Сенюткина, это будет ваш комбат. Доложите ему, что роте я поставил задачу занять оборону на перекрестке дорог, задерживать всех окруженцев. И чтобы через три дня в батальоне было шестьсот человек! Командир полка у вас – полковник Корниенко.
У Гришина при виде этих людей поднялось настроение. Хотя вид у них был далеко не бравый, хотелось верить, что воевать они будут. «Да, с такими людьми если и до Москвы отступим, не дай бог, то все равно потом до Берлина дойдем», – подумал Гришин, садясь на коня.
– Да, совсем забыл, Шапошников, – снова обернулся Гришин. – Есть у тебя толковый лейтенант без дела? Мне второй адъютант нужен.
Рядом с Шапошниковым как раз стоял младший лейтенант Иван Мельниченко, командир радиовзвода, оставшийся без своей техники после прорыва через шоссе. Все эти дни в штабе Шапошникова он был на подхвате.