Непобежденные
Шрифт:
Дядя Бак повернулся к Ринго.
– - Приведи моего мула, -- сказал он уже потише.
– - Пистолет при мне, за пояс вправлен.
Эб Сноупс тоже холмяной житель. Дядя Бак знал, где он живет; ближе к вечеру мы подымались туда на красный холм длинным изволоком между сосен, но тут дядя Бак остановился. У него мешок был накинут на голову и завязан на шее; у Ринго тоже. Палка, стертая, отполированная от употребления, торчала из-под мешка у дяди Бака и лоснилась под дождем, как длинная восковая свеча.
– - Погодите, -- сказал он.
– - У меня мыслишка есть одна.
Мы свернули с дороги, спустились в низину, к ручью, увидели там малозаметную тропу. Под деревьями было сумрачно, и дождь не мочил нас; голые деревья точно сами растворялись медленно, промозгло, неуклонно в декабрьском вечереющем дне. Мы ехали гуськом, в намокшей от дождя одежде; от мулов подымался сырой,
Загон оказался в точности как тот, что мы с Джоби, Ринго и Сноупсом огородили дома, только поменьше и упрятан похитрей; Сноупс, должно быть, у нас и позаимствовал всю идею. Мы подъехали к мокрым жердям огорожи; они были новые, срубы у них еще желтели соком; а в глубине загона что-то виднелось во мгле желтым облачком; вот шевельнулось -- и мы увидели, что это изжелта-соловый жеребец и три кобылы.
– - Так я и думал, -- сказал дядя Бак.
А у меня в голове путалось. Может, оттого, что Ринго и я устали, мало спали в последнее время; дни мешались с ночами. И вот ехали сюда, а я сижу в седле и все думаю, что крепко нам достанется дома от бабушки за то, что уехали в дождь, не спросясь. А сейчас, при взгляде на этих лошадей, мне на минуту показалось, что Эб Сноупс и есть Грамби. Но дядя Бак заорал:
– - Сноупс -- Грамби? Эб Сноупс? Да если б он оказался Грамби, если бы бабушку твою застрелил Эб Сноупс, то -- как бог свят -- мне стыдно было б на людей глядеть. Я постыдился б ловить такого Грамби. Нет, мальчики. Сноупс -не Грамби; Сноупс будет нам указателем Грамби.
– - Дядя Бак повернулся, скособочился на своем муле, и борода его торчала из накинутого на голову мешка, дергаясь и мотаясь в такт словам.
– - Указывать будет, куда нам за Грамби ехать. Они ведь почему спрятали тут этих лошадей? Да просто посчитали, что тут уж вам никак не догадаться их искать. А сам Сноупс поехал добывать новых уже с Грамби, поскольку бабушка из дела Сноупсова, так сказать, вышла. И слава богу, что поехал. Пока Сноупс с ними, он не минует ни дома, ни лачуги, чтоб не оставить собственноручной подписи -- чтоб не уворовать хотя б курчонка или часы-ходики. Сноупса-то нам поймать теперь было бы как раз и невыгодно.
И мы не поймали его в тот вечер. Поднявшись на дорогу, мы направились к его дому. Завидев тот домишко, я подъехал к дяде Баку.
– - Пистолет вы дайте мне, -- сказал я.
– - Пистолет нам не понадобится, -- сказал дядя Бак.
– - Его и дома нет, говорю тебе. Ты и Ринго держитесь сзади, действовать тут буду я. Разнюхаю, в какую сторону направить поиск. А ты осади назад.
– - Нет, -- сказал я.
– - Я хочу...
Глаза его кольнули меня из-под мешка.
– - Хочешь чего? Хочешь своими руками схватить убийцу Розы Миллард. Верно говорю?
– - Смотрит на меня, сидящего в седле под серым холодным дождем в гаснущем свете дня. И, может, виною холод. Я холода не чувствую, но тело мое сотрясает, бьет дрожь.
– - И что же твои руки сделают тогда с ним, парень?
– - перешел дядя Бак почти на шепот.
– - А, парень? Что?
– - Да, -- сказал я.
– - Да.
– - Вот то-то же. А теперь ты и Ринго не притесь вперед. Действую тут я.
Подъехали к домишке. Наверно, по холмам у нас разбросана тысяча таких лачуг, и возле каждой тот же перевернутый плуг под деревом, и те же на плуге грязные куры уселись, и тот же серый сумрак растекается по серым дранкам крыши. Приотворилась дверь, в щели мелькнул отсвет, огня и глянуло на нас лицо женщины.
– - Если вам мистера Сноупса, то его нету, -- сказала она.
– - Поехал в гости в Алабаму.
– - Ясно, понятно, -- сказал дядя Бак.
– - В Алабаму. А когда ждать его из гостей, не говорил?
– - Не говорил, -- сказала женщина.
– - Ясно, понятно, -- сказал дядя Бак.
– - Так что, пожалуй, чем мокнуть под дождем, лучше будет нам домой вернуться.
– - Лучше будет, -- сказала женщина. И дверь закрылась.
Мы поехали обратно. Поехали домой. И, как у хлопкохранилища тогда, сумрак сгущался, оставаясь промозгло-серым.
– - Так, так, -- произнес дядя Бак.
– - Она сказала -- в Алабаму; значит, они не в Алабаму подались. И не в Мемфис, потому что оттуда еще янки не ушли. Так что первым делом надо нам, думается, взять южней, к Гренаде{36}. И ставлю этого мула против вон того складного ножика у Ринго, что не проедем и двух дней, как повстречаем при дороге разозленную какую-нибудь фермершу с пучком куриных перышек в руке и с проклятьями на языке в адрес бандюг ускакавших. Вы теперь меня слушайте. Как бог свят, мы их бандитскую лавочку кончим. Но, как бог свят, кончим по всем правилам.
2
Так что в тот
У каждого из нас было по два мула под седло -- мы их меняли ежедневно в полдень. Нам вернули этих мулов холмяные фермеры; мы могли бы навербовать там целый конный полк холмяного народа -- со стариками, женщинами и детьми, если бы надо, -- одетый в мешковину и дерюгу вместо формы, вооружившийся мотыгами и топорами и севший на трофейных бабушкиных мулов. Но дядя Бак сказал им, что с Грамби управимся мы сами, что троих на Грамби достаточно.
Отыскивать след банды было нетрудно. Однажды -- на зарубке примерно двадцатой -- мы подъехали к сожженному дому, и зола еще дымилась, и в конюшне еще не пришел в сознание паренек чуть моложе Ринго и меня, и даже рубашка вся на нем иссечена -- плеть, видно, была снабжена витою проволокой на конце, -- а у женщины изо рта текла еще струйка крови, и голос звучал слабо, еле-еле, как отдаленный кузнечик на лугу, и она сказала нам, сколько их было и в какую сторону уехали, и закончила:
– - Убейте их. Убейте.
Некраток был наш путь, но территорию он покрыл небольшую. На географической карте в учебнике она вся бы уместилась под серебряным долларом; мы не выезжали из-под долларового кружка с центром в Джефферсоне. И, сами того не зная, шли у них вплотную по пятам; однажды ночь застигла нас вдали от жилья или сарая, и, когда остановились, Ринго сказал, что пойдет поразведает окрестность -- ведь еды у нас осталась только, мол, необглоданная кость ветчинная; но скорее всего Ринго попросту не хотелось собирать хворост для костра. Так что мы вдвоем с дядей Баком устилали ночлег сосновыми ветками -- и услышали вдруг выстрел, а затем такой звук, точно кирпичная труба рухнула на гнилую драночную крышу, и топот лошадей скачущих -- ускакавших, -- а потом донесся голос Ринго. Он набрел-таки на дом и сперва подумал, что никто там не живет, но слишком темно, по его словам, было там, подозрительно тихо. И он влез на пристроенный к задней стене навес, увидел светлую щелку в ставне и хотел осторожно его приоткрыть, но ставень оторвался, грохнув, точно выстрел, -- а за ставнем оказалась комната и свеча горит, вставлена в бутылку, и не то трое человек, не то тринадцать пялятся на Ринго; и один крикнул: "Это они!", другой выхватил пистолет, а третий кто-то хвать его за руку в момент выстрела, и тут навес обрушился под Ринго, и он, выкарабкиваясь с криком из-под сломанных досок, услыхал, как они скачут прочь.
– - Так что по тебе стрелять не стали, -- сказал дядя Бак.
– - Он бы по мне, если бы прицел чья-то рука не сбила, -- сказал Ринго.
– - Так или этак, а не стали, -- сказал дядя Бак. Но не велел ехать тотчас в погоню.
– - Они от нас не оторвутся, -- сказал он.
– - Они тоже не железные. И при том они боятся, а мы нет.
Так что дождались рассвета и тронулись вдогон по следам копыт. Еще две зарубки прибавилось вечерних, и на третий вечер Ринго сделал последнюю зарубку, хоть мы того еще не знали. Мы сидели у какого-то хлопкового сарая, где собрались заночевать, и ели поросенка, которого поймал Ринго. И тут услышали копыта лошади. Всадник закричал нам издали: "Эгей! Привет!" -- и подъехал на ладной, с коротким туловом, гнедой кобыле. На нем щегольские сапожки, крахмальная рубашка без воротничка, пальтецо потрепанное, но тоже щеголевато шитое, и широкополая шляпа надвинута низко -- только глаза блестят из-под нее да нос виднеется из черной бороды.