Непобежденные
Шрифт:
Из соседней камеры сообщили:
– У нас нынче отпустили Марию Кузьминичну Вострухину.
– А у нас – Хрычикова! – сказал Володя Рыбкин. – У него был обыск дома. Ничего не нашли. Может, и нас отпустят?
Знак вопроса ударился о потолок, о стены и разбился о решетку на окне.
Лясоцкие и Рыбкины
5 ноября Иванова вызвал комендант Бенкендорф.
– Вчера, – доложил старший следователь, – обнаружить связников не удалось. Сегодня постараюсь
– Командование поставило перед вами, Иванов, следующую задачу: арестуйте семьи Лясоцких и Рыбкиных.
– Для высылки в Германию?
– Нет. Оба семейства подлежат расстрелу.
– Господин комендант! У Лясоцких и Рыбкиных совсем маленькие дети. Почти младенцы.
– Расстрелять всех! Это приказ генерала.
Приказ снимает вину…
Екатерина Николаевна Рыбкина, жена партизана, уже в тюрьме. Володьке, ее сыну, тринадцать лет. Этого можно грохнуть – не дитё. А вот дочери – два года с половиной. И придется искать малышку.
Верочку Иванов отобрал у бабушки. Екатерина Николаевна беду чувствовала материнским сердцем, а спрятать дочь не сумела. Рыбкины собраны.
У Лясоцких в тюрьме старшая из дочерей, замужняя, и старший из сыновей, но семейство и не подумало разбежаться.
В полицию привезли старых и малых. Главу семьи, лесника Михаила Дмитриевича. Ему было пятьдесят пять лет, его жену, мать шестерых детей, Матрену Никитичну. Ей в 1942 году исполнилось сорок семь лет. Нине – пятнадцать, Лиде – тринадцать, Зое – пять, Коле – десять. Подпольщикам Марии Михайловне – двадцать три, Саше – восемнадцать. Тамару Владимировну – дочку погибшего партизана Саутина и Марии Михайловны – тоже доставили в полицию. Тамара родилась в 1940 году…
Подняли Лясоцких и Рыбкиных в пять утра. Ноябрь. Темно.
Женщинам сказали: «Вас всех отправят в Германию».
Володю провели мимо кабинета старшего следователя. Дверь открыта. Полицаи со стаканами, Иванов самогонку из бутыли разливает.
Заправляются.
Володя, выходя на холод, увидел эсэсовца возле легковой машины. Лясоцких и маму с Верой охраняли Доронин и Сухоруков… Появился Иванов с полицаями. Махнул рукой:
– Шагом марш!
Шли по Гущинской улице.
Екатерина Николаевна Веру несла на руках. Сказала Володе:
– Меня вчера спрашивали о Ящерицыне.
– Откуда тебе знать, где Ящерицын?
– Я тоже так сказала. Возьми у меня Верочку. Тяжело на сердце.
Володя взял сестренку. Она положила головку ему на плечо. Задремала.
Около бойни всем пришлось подлезть под проволоку ограждения. Провели мимо железнодорожного моста.
– Какая же тут Германия? – Володя остановился, оглядывался. Увидел Иванова. Тот смотрел на колонну с моста.
Прошли без дороги метров сто. Тьма не убывает. Нести Верочку стало тяжело. Володя поискал глазами маму. Предупредил:
– Осторожно!
Все подходили к погребу, чтобы обойти. Вдруг Доронин взмахнул рукой. Грохнуло. Из головы Веры ударил фонтан крови…
Володя рухнул в яму. Винтовки ахали вразнобой, но в погреб падали, падали, а Володя все держал, не отпуская, сестренку. В голове заклинило:
«Они стреляют разрывными! Они стреляют разрывными!»
Но грохот смолк. Все смолкло. К яме подошли полицаи. Сухоруков спросил:
– Зарывать будем?
Ему ответили:
– Земля мерзлая. Не получится.
– Может, гранату кинуть? Вроде стонут. Парочку гранат.
– Зачем? Вон, доски от ворот, столбушок. Кидайте, и пошли отсюда.
В яму полетели деревяшки.
Полицаи ушли.
– Верочка, я – живой! – сказал Володя сестричке. – Я тебя оставлю.
Раздвигая убитых, стал выбираться.
А кто-то стонал. Вылез – стонет. Стонет!
Кинулся прочь. Бежал не останавливаясь до самого дома. Возле дома опомнился: нельзя! Побежал к бабушке, к Анне Павловне. У нее фамилия не Рыбкина. Она – Потапова. К ней не придут.
Казнь
Мы храним в памяти героев.
Но убийц, стреляющих по детям, нельзя не помнить. Расстрелом командовал Михаил Доронин. Стреляли: Павел Птахин, Николай Растегин, Носов. Пятого не установили. Утром Иванов послал следователя Хаброва на место казни посчитать трупы и составить протокол.
Посчитали – десятеро, а на расстрел отвели одиннадцать человек. Снова посчитали – десятеро.
– Мальчишки нет! Рыбкина! – взвыл Доронин.
Митька, узнавши новость, выругался, сунул кулак под нос лучшему другу. А потом по плечу хлопнул.
– Объявлю награду за поимку мальчишки. Кто приведет, получит пять тысяч марок и корову. – Глянул на часы. – Через десять минут выводи Шумавцова и Лясоцкого. Лясоцкий еще не знает: все его родственники райские яблочки теперь кушают.
– Не надо смеяться! – у Доронина под глазами черные разводы.
– Я не смеюсь, – сказал Митька. – Какой тут смех! Ты стрелял – тебе в смоле кипеть.
– Не стрелял! Я не стрелял.
– Приказал стрелять.
– Приказал ты.
– А мне Бенкендорф, а Бенкендорфу – генерал, генералу – Гитлер, Гитлеру – сатана. Не горюй, Миша! Мы с тобой выкрутимся.
Опять было две телеги, те же полицаи, те же следователи, Митька Иванов да Иван Хабров, но из Гехаймфельдполицай прислали унтер-офицера и трех солдат, немцев.
Ехали той же дорогой, на Войлово. Остановились возле просеки. Прошли цепью, но кучно, единой группой. Миновали знакомый костерок.
– Показывай тайник! – Митька сунул дуло пистолета в ухо Саше Лясоцкому.
– В пяти шагах от пня.
– Показывай!
Саша подошел к потаенному месту, поднял моховую кочку. В земле – чугунок.