Непобежденный еретик
Шрифт:
Лютер был потрясен. Незадолго до смерти он начертал удивительные слова: «Сатана продолжает быть сатаной; при папе он превратил церковь в государство, а теперь хочет государство превратить в церковь».
Сентенция свидетельствовала о мучительной внутренней работе, о разочаровании в самой идее княжеских церковных полномочий. И что самое знаменательное, она не была случайной. В лютеровских сочинениях 1530–1540 годов то и дело вскипали реплики, противоречившие им же обоснованной общеполитической программе. Так, в «Истолковании книги Исход» реформатор (совсем не по-виттенбергски, а скорее по-цвинглиански, по-кальвинистски) декларировал: «Очевидно также, что высшие власти должны быть избираемы гласом народным… Опасно и вредно, если кто-либо захватывает власть против воли народа». В «Объяснении псалма 100»
Бюргерская ересь жила и рвалась в будущее: разрозненные высказывания, в которых она выражала себя, были объективно созвучны идеям народного суверенитета и независимости церкви от государства. Однако сознательно пойти в этом направлении, сообщить «новое дыхание» виттенбергской реформации Лютер не мог. Он был скован своими прежними классово-политическими выборами. Кроме того, старость и болезни стремительно брали свое. Огонь тлел под пеплом, но не мог разгореться вновь.
Уже в 1530–1535 годах Лютер часто недомогал. Он жаловался на стеснение дыхания и сильные сердцебиения, сопровождавшиеся приступами страха. Если бы мне вскрыли грудь и вынули сердце, говорил он, то увидели бы, что оно «совсем съежилось от горечи и печали». Участились головокружения и шум в ушах («грозы в голове», как выражался Мартин). В феврале 1537 года вовремя посещения Шмалькальдена разразился острый приступ камнепочечной болезни, за которым последовал, по-видимому, первый инфаркт. Состояние было угрожающим. Сам Лютер был уверен, что уже не выживет. Измученный и ослабевший, он говорил друзьям, что умирает в сознании правоты своего дела и в ненависти к папе.
В конце месяца гонец прибыл в Виттенберг и проскакал по улицам с криком: «Лютер умер!» Известие было ложным, но с весны 1537 года многие заговорили о том, что «ангел смерти, видно, и вправду прилетал к Мартину».
Ему только пятьдесят три, но это уже «старый Лютер». Он грузен, взгляд потух, движения и речь затруднены, а мысль тяготеет к упрощениям. Он похож на массивный, неуклюжий памятник былому Лютеру — «Геркулесу Германии». В письме к курфюрсту от 30 марта 1544 года он говорит о себе: «Я стар и вял и безобразен, я болен и слаб… я давно уже ворчливый тугодум».
Мартин с молодости пребывал в непрерывном духовном напряжении. Его учение менее всего напоминало совокупность готовых, раз и навсегда высказанных формул. Оно было скорее развивающимся парадоксом, который гнал Лютера в открытия, ошибки, раскаяния, пересмотры и заставлял осваивать все новые проблемные области (политические, экономические, моральные, филологические и т. д.). Лютер походил на человека, который ринулся с горы и должен бежать все быстрее просто для того, чтобы не упасть. Теперь отказывали ноги. Доктор Мартинус был уже не способен на усилие, необходимое для того, чтобы откликаться на новые общественно-политические условия. Реформатор не выдерживал проблемного напряжения продолжающейся реформации.
Между тем с поста виттенбергского религиозного лидера его никто не отзывал. Напротив, по мере бюрократизации церковной жизни и превращения Виттенбергского университета в своего рода «директивный центр» немецкого протестантизма, личное решение Лютера приобретало все больший авторитарный вес. Чиновно робкие консистории, да и сам курфюрст Иоганн Фридрих тяготели к тому, чтобы «всё консультировать у доктора Мартинуса» и все ответственные церковно-политические решения свалить на его слабеющий ум.
Положение несменяемого «виттенбергского папы» обусловило быстрое развитие примитивных «защитных реакций»: от бессилия к новаторству Лютер делается доктринером; от неспособности к самокритике — иррационально агрессивным критиком давних противников Виттенберга.
Уже современники Лютера (в частности, гуманисты) обратили внимание на то, что в конце тридцатых — начале сороковых годов его нападки на папство приобрели патологически злобный характер. Особенно ясно это видно из памфлета «Против папства в Риме,
Появляются на свет чудовищные Fluchgebete (молитвы-проклятия), которые доктор Мартинус сочиняет в уединении, а затем директивно распространяет по всей протестантской Германии. Он требует, например, чтобы нововерец, произнося слова «да святится имя Твое», непременно присовокуплял к ним: «…да будут прокляты и поносимы имена пап и всех, кто злословит имя Твое». Он культивирует в мирянах агрессивную мнительность и рекомендует, чтобы они, памятуя о тайной связи папы и сатаны, думали о злостных происках римского первосвященника при всяком постигшем их несчастье (болезни, падеже скота и даже скисании молока).
В середине тридцатых годов реформатор лично составил подписи к антипапистским карикатурам Лукаса Кранаха — некоторые из этих подписей были прямо-таки скабрезными. Зная из Библии, что смерть пророка навлекает страшные несчастья на головы его гонителей, Лютер еще в 1536 году придумал для себя следующую эпитафию: «При жизни был чумой, а умерев, стал смертью твоей, папа» [69] .
В двадцатых годах XVI века острая и смелая критика папства мобилизовала немецкие мирские сословия на борьбу с церковным феодализмом. Поношения папского Рима, которым Лютер предавался в конце тридцатых — начале сороковых годов, имели уже совершенно иной смысл. Речь шла об идейном вооружении одной группы феодалов (протестантских князей) против другой (епископов, аббатов и ландсгерров-католиков). Лютер пытается натравить Карла V на Ватикан (памфлет «Папы Адриан IV и Александр III против императора») и довести до крайней непримиримости отношения князей-разноверцев. Сарказмы по адресу ландсгерров-католиков (Георга Саксонского, Альбрехта Майнцского) более всего ему удаются. Подлинным мастером народного языка Лютер обнаруживает себя в памфлете «Против Ганса Колбасника», высмеивавшем ренегата виттенбергской реформации герцога Генриха Вольфенбюттеля.
69
Эти самоуверенные слова, по счастью, не украсили надгробие Лютера в Виттенберге. Однако в 1572 году они были высечены на могильной плите с изображением Лютера, поставленной в Галле, но первоначально предназначавшейся для Виттенберга.
Многие антипапистские сочинения старого Лютера вошли в сокровищницу немецкой бурлескной литературы; не только в XVI, но и в XVII веке они заставляли читателя хохотать и дивиться меткости лютеровского слова. Это не должно, однако, заслонять неприглядного общеидеологического содержания «поздних памфлетов»: они углубляли уже не реформацию, а политический раскол Германии. Они были литературным предвестием приближающейся религиозной войны [70] .
Католические враги Лютера не раз утверждали, что его брань и сарказмы скрывали под собой «мучения нечистой совести». Чего же совестился старый Мартин? Да просто того, говорили католики, что он учинил в Германии реформацию.
70
До этой войны (первой Шмалькальденской) Лютер не дожил. Она началась осенью 1546 года и окончилась поражением протестантских князей. Курфюрст Иоганн Фридрих и ландграф Филипп Гессенский были заточены в тюрьму.