Неподвижно лишь солнце любви, Шахмагонов Николай

Неподвижно лишь солнце любви

на обложку

Шахмагонов Николай

Шрифт:

– Дай Бог, если всё так, как ты говоришь, – сказала мать. – Меня одно беспокоит.

– Что же, мамочка?

– То, что встреча эта произошла на курорте. Наслышана я о курортных романах. Там ведь все мужчины холостые или вот как только вернутся домой, сразу разведутся, – она сделала паузу и спросила: – Как его зовут-то?

– Дмитрий Николаевич Теремрин.

– Где-то я слышала эту фамилию.

– Его отец – видный историк, профессор, – пояснила Ирина.

– А сын-то? Сам-то сын, что из себя представляет? Слышала-то я, видно, об отце.

– Может быть, и не только об отце. У Дмитрия Николаевича

тоже много работ. Он ещё и писатель, и даже поэт.

– И где же он работает, твой писатель и поэт?

– Военный он, военный историк, полковник. А вот где служит? Кажется, в институте военной истории.

– Полковник? – переспросила мать. – И сколько же ему лет? Тебе-то по возрасту, разве что капитаны.

– Не знаю, сколько лет. Но по виду мы как раз друг другу подходим. Нам многие говорили, что мы хорошо смотримся,– призналась Ирина.

– И, конечно, ты не знаешь, женат он или не женат? – снова с укоризной спросила мать.

– Наверное, нет. Мы об этом просто не успели поговорить, но он себя ведёт как холостой.

– Милая моя доченька, на курорте многие мужчины ведут себя как холостяки, – назидательно молвила мать. – Ну, сколько можно это повторять?

– Но он же меня к себе в гости пригласил, в Москву, – сказала Ирина в свою защиту. – Как бы он мог в гости пригласить, если бы был женат?

– Ну, это, в общем-то, аргумент, – согласилась мать. – И то верно: если человек холост, что трубить об этом. И всё же меня тревожит это твоё странное знакомство.

Ирина умолчала о разговорах с соседкой по номеру, Еленой, и о том, что, по словам этой самой Елены, Теремрин был женат, но собирался разводиться. Вот только развёлся или нет, Елена не знала. Она-то сама развелась, а почему он не мог сделать это?

– И ты уверена, что это тот самый человек, который тебе нужен?

– Да, мамочка, наверное, это так, – сказала Ирина.

– «Наверное» или «так»?

– Конечно, мы знакомы очень недолго. Как можно быть уверенной? Но мне было с ним очень хорошо, – призналась Ирина.

– Что тебе было хорошо? – обеспокоено переспросила мать.

– Не то, о чём ты подумала. Даже, когда мы ездили в Кисловодск на субботу и воскресенье, он взял двухкомнатный номер, и мы спали в разных комнатах.

И Ирина стала рассказывать о той удивительной поездке, умолчав лишь о своих ночных ощущениях и переживаниях, когда она уже была готова на всё.

– Мамочка, он даже малейшего поползновения не сделал, чтобы войти ко мне в комнату.

– Даже не верится, что такое бывает, – сказала мать. – Вокруг только и слышишь, – она сделала паузу и, махнув рукой, прибавила: – Другое, совсем другое.

И снова Ирина умолчала о некоторых подробностях своего отдыха – она умолчала о Синеусове, о котором не могла не вспомнить, когда мама упомянула о том, что на курортах все мужчины холостые. Быть может, она бы призналась маме во всём, ибо до сих пор никогда от неё ничего не скрывала, но как теперь заговорить о Синеусове? Что может подумать мама? Ничего себе, доченька, с одним ночь провела, а в другого влюбилась, но его к себе не подпустила. А как иначе можно всё это объяснить. Она уже нисколько не сомневалась, что Синеусов намеренно обманул её, умолчав о том, что женат. Хотя и здесь возникал вопрос, обманул ли? Он просто ничего не сказал, а не сказал потому, что был

на курорте, и ей самой надо было решать, как вести себя с мужчинами. И уж ни при каких обстоятельствах не ходить в его номер, а тем более не оставаться там..

– И когда же ты решила поехать к нему в Москву?

– Скоро… вот закончится его отдых, вернётся он в Москву, и поеду. Надо сегодня Татьяне позвонить, может, я все-таки у неё остановлюсь.

– Вот это было бы правильнее, – сказала мама.

Интересно было видеть, как восприняла рассказы Ирины о Теремрине Татьяна. Она не осуждала знакомства, не осуждала приезд, но Ирина не могла не почувствовать некоторую нервозность, с которой её институтская подруга расспрашивала о подробностях и давала советы. Складывалось такое впечатление, что Татьяну просто заедает почему-то вся эта история. Она вела себя так, словно что-то упустила, потеряла и теперь жалеет об утраченном. «И как это у тебя вышло, – вырывалось у неё иногда ненароком. – Надо же, вот не думала, что он такой». «Какой – такой»? – спрашивала Ирина. «Да, вот такой доступный. Когда он выступал со сцены, казалось, к нему просто так не подъедешь. Мы с сестрой решили, что познакомиться с ним довольно сложно. А к тебе он сам приклеился». Ирину покоробило от этого слова «приклеился», но она постаралась и виду не подавать. Хотела спросить, мол, завидуешь что ли, но из деликатности не сделала этого. Зато предложение Татьяны отвезти её на вокзал и потом подбросить их с Теремриным туда, куда он собирается пригласить Ирину, отказалась сразу и наотрез.

…Но вот слева от машины показался Курский вокзал. Проехали чуть дальше, сделали разворот под разрешающим знаком, и через несколько минут Ирина уже спешила по туннелю, отыскивая на табло номер платформы, к которой должен подойти Кисловодский поезд.

Глава четвёртая

Теремрин спал чутким сном, но когда вагон стало раскачивать на скорости особенно сильно, проснулся, посмотрел в окно, сел на диване и вдруг, схватив блокнот, бесполезно пролежавший весь вечер на столике, стал писать

Светало. За окном неслись

Встречь нам поля и перелески.

Ещё безоблачная высь

Была мутна, но уж не в блеске

Уныло месяц завершал

Свой путь ночной по небосводу,

А уж вдали нам предвещал

Восход туманную погоду.

Состав летел, как ураган,

И пыль клубилась на откосах,

И резко, словно ятаган,

Вонзались в жилы рельс колёса.