Непоэмание

Полозкова Вера

Мы летали бы над землей – Питер Пэн и Венди.

Только ты, дурачок, не хочешь со мной играть.

Ночь 18-19 ноября 2005 года.

ЛУННАЯ СОНАТА

Я не то чтобы много требую – сыр Дор Блю

Будет ужином; секс – любовью; а больно – съёжься.

Я не ведаю, чем закончится эта ложь вся;

Я не то чтоб уже серьезно тебя люблю –

Но

мне нравится почему-то, как ты смеешься.

Я не то чтоб тебе жена, но вот где-то в шесть

Говори со мной под шипение сигаретки.

Чтоб я думала, что не зря к тебе – бунты редки –

Я катаюсь туда-сюда по зеленой ветке,

Словно она большой стриптизерский шест.

Я не то чтобы ставлю все – тут у нас не ралли,

Хотя зрелищности б завидовал даже Гиннесс.

Не встреваю, под нос не тычу свою богинность –

Но хочу, чтоб давали больше, чем забирали;

Чтобы радовали – в конце концов, не пора ли.

Нас так мало еще, так робко – побереги нас.

Я не то чтоб себя жалею, как малолетки,

Пузырем надувая жвачку своей печали.

Но мы стали куда циничнее, чем вначале –

Чем те детки, что насыпали в ладонь таблетки

И тихонько молились: «Только бы откачали».

Я не то чтоб не сплю – да нет, всего где-то ночи с две.

Тысячи четвертого.

Я лунатик – сонаты Людвига.

Да хранит тебя Бог от боли, от зверя лютого,

От недоброго глаза и полевого лютика –

Иногда так и щиплет в горле от «я люблю тебя»,

Еле слышно произносимого – в одиночестве.

13 декабря 2005 года.

БОССА НОВА

В Баие нынче закат, и пена

Шипит как пунш в океаньей пасти.

И та, высокая, вдохновенна

И в волосах ее рдеет счастье.

А цепь следов на снегу – как вена

Через запястье.

Ты успеваешь на рейс, там мельком

Заглянут в паспорт, в глаза, в карманы.

Сезон дождей – вот еще неделька,

И утра сделаются туманны.

А ледяная крупа – подделка

Небесной манны.

И ты уйдешь, и совсем иной

Наступит мир, как для иностранца.

И та, высокая, будет в трансе,

И будет, что характерно, мной.

И сумерки за твоей спиной

Сомкнет пространство.

В Баие тихо. Пройдет минута

Машина всхлипнет тепло и тало.

И словно пульс в голове зажмут, а

Между ребер – кусок металла.

И есть ли смысл объяснять кому-то,

Как я устала.

И той, высокой, прибой вспоровшей,

Уже спохватятся; хлынет сальса.

Декабрь спрячет свой скомороший

Наряд под ватное одеяльце.

И

все закончится, мой хороший.

А ты боялся.

21 декабря 2005 года.

ПИСЬМО ДАЛЕКОМУ ДРУГУ

Эльвира Павловна, столица не изменяется в лице. И день, растягиваясь,

длится, так ровно, как при мертвеце электрокардиограф чертит зеленое

пустое дно. Зимою не боишься смерти – с ней делаешься заодно.

Эльвира Павловна, тут малость похолодало, всюду лед. И что-то для меня

сломалось, когда Вы сели в самолет; не уезжали бы – могли же. Зря

всемогущий Демиург не сотворил немного ближе Москву и Екатеринбург. Без

Вас тут погибаешь скоро от гулкой мерзлоты в душе; по телевизору актеры,

политики, пресс-атташе – их лица приторны и лживы, а взгляды источают яд.

А розы Ваши, кстати, живы. На подоконнике стоят.

Эльвира Павловна, мне снится наш Невский; кажется, близка Дворцовая –

как та синица – в крупинках снега и песка; но Всемогущая Десница мне

крутит мрачно у виска. Мне чудится: вот по отелю бежит ребенок; шторы;

тень; там счастье. Тут – одну неделю идет один и тот же день. Мне

повторили многократно, что праздник кончился, увы; но мне так хочется

обратно, что я не чувствую Москвы. Мне здесь бессмысленно и душно, и

если есть минуты две, я зарываюсь, как в подушку, в наш мудрый город на

Неве. Саднит; и холод губы вытер и впился в мякоть, как хирург. Назвать

мне, что ли, сына Питер – ну, Питер Пэн там, Питер Бург. Сбегу туда,

отправлю в ясли, в лицей да в университет; он будет непременно счастлив

и, разумеется, поэт.

Мне кажется, что Вы поймете: ну вот же Вы сидите, вот. Живете у меня в

блокноте и кошке чешете живот. Глотаете свои пилюли, хихикаете иногда и

говорите мне про блюли и про опилки Дадада. И чтобы мне ни возражали,

просунувшись коварно в дверь: Вы никуда не уезжали, и не уедете теперь.

Мы ведь созвучны несказанно, как рифмы, лепящие стих; как те солдаты,

партизаны, в лесу нашедшие своих. Связь, тесность, струнность, музык

помесь – неважно, что мы говорим; как будто давняя искомость вдруг стала

ведома двоим; как будто странный незнакомец вот-вот окажется твоим отцом

потерянным – и мнится: причалом, знанием, плечом. Годами грызть замок в

темнице – и вдруг открыть своим ключом; прозреть, тихонько съехать ниц и

– уже не думать ни о чем.

Вы так просты – вертелось, вязло на языке, но разве, но?.. – как тот