Непогребенный
Шрифт:
Их зарождающуюся враждебность сдерживал (по крайней мере так казалось) Томас Лимбрик, работавший под началом Гамбрилла. Это был сын человека, погибшего в тот самый день, когда был покалечен Гамбрилл, и многие горожане говорили, что Гамбрилл проявил великодушие, предоставив ему работу, – хотя кое-кто объяснял его поступок иными мотивами. Лимбрику, трудолюбивому и способному молодому человеку, доверяли и казначей, и каменщик, потому он и имел возможность улаживать их разногласия.
Бергойн добился всего, чего желал: собор ремонтировался, и его предстоящее открытие должно было значительно укрепить позиции казначея. Однако он не выглядел счастливым; казалось, что-то тяготит его душу, и он, прежде аккуратный во всех мелочах,
– Более того, он изменил даже своей привычной трезвости, – ввернул доктор Систерсон, – и несколько раз его видели пьяным.
– В самом деле? Доктор Шелдрик об этом не упоминает. Все в городе гадали, что за тайная страсть не дает канонику спокойно спать...
– Он был влюблен, – промолвила нараспев миссис Систерсон.
Мы все в изумлении обернулись к ней, а она послала улыбку своему супругу, который покраснел и опустил взгляд.
– Ну что ж, – продолжал я, – злые языки поговаривали о женщине, однако казначея ни разу не застали в компании какой-либо представительницы слабого пола. Доктор Шелдрик, однако, впервые дает достоверное объяснение.
– Неужели? – удивленно воскликнул доктор Систерсон. Он бросил взгляд на жену, но она не видела в тот миг ничего, кроме ребенка.
– Правда заключается в том, что Бергойна постиг душевный кризис из-за некоего тайного преступления, им обнаруженного; мрачное открытие потрясло его и лишило обычной надменной уверенности.
– Действительно? Так утверждает доктор Шелдрик? – Доктор Систерсон взглянул на миссис Локард и спросил у меня: – В чем же заключалась, по мнению доктора Шелдрика, эта тайна?
– Финансовые злоупотребления со стороны Фрита. Узнав о его безнравственности, Бергойн пришел в смятение.
– Понятно. – Доктор Систерсон с улыбкой откинулся на спинку кресла. Я подумал, не ждал ли он чего-то другого.– Но разве ему не было уже известно, что Фрит корыстолюбив и нечист на руку?
– Да, но он был потрясен масштабами и продуманным характером его преступлений. А кроме того, намекает доктор Шелдрик, обнаружилось, что в злоупотреблениях по уши замешан и Гамбрилл, которому казначей верил.– Увидев скептическое отношение доктора Систерсона, я и сам усомнился в разоблачении доктора Шелдрика. – А вы чем бы объяснили внезапную перемену в поведении Бергойна?
– Я полагаю, что он действительно обнаружил нечто глубоко его потрясшее, но финансовые вольности Фрита тут ни при чем.
– И что это было, по-вашему?
Доктор Систерсон посмотрел на дам, чье внимание в эту минуту было поглощено ребенком на руках у миссис Систерсон, и произнес спокойно:
– У меня нет ничего, кроме предположений, и мне не хочется порочить кого бы то ни было, даже если этот человек мертв уже более двух веков.
Я ответил удивленным взглядом, но доктор Систерсон поджал губы и чуть мотнул головой, указывая, что предпочитает промолчать об этом предмете в присутствии дам, и мне ничего не осталось, как продолжить:
– В апреле того же года Бергойн совершил длительную поездку в Лондон. Вернувшись, он признался Гамбриллу, что намерен поручить работу над мемориалом итальянским скульпторам из столицы. Гамбрилл был глубоко оскорблен этим унижением его профессионального достоинства. Через день или два он объявил, что шпиль вот-вот рухнет и потому доступ в башню отныне закрыт для всех, кроме него самого и его работников. Бергойн был взбешен этой попыткой заставить
Если решение Бергойна заказать монумент в Лондоне вызвало у Гамбрилла гнев, то он был взбешен вдвойне, когда через месяц-другой узнал, где Бергойн намерен его поместить: на самом заметном месте, как раз на алтарной стороне перекрестия. С этой целью Бергойн решил убрать перегородку. Остальные каноники, разумеется, протестовали, но тогдашняя политическая ситуация складывалась явно на пользу Бергойну. Архиепископ Лод сидел в Тауэре, откуда его в скором времени должны были повезти на казнь, а победоносные кальвинисты требовали убрать барьеры между паствой и священником, отправляющим службу. Капитул был бессилен. Когда Гамбрилл узнал от Лимбрика, что ему поручает Бергойн, он пришел в ужас.
– Ничего удивительного, – сочувственным тоном заметил доктор Систерсон. – Разобрать старинную и красивейшую часть собора – здания, которое он любил и сохранял всю жизнь, во имя которого даже пожертвовал глазом, – это он воспринял как кощунство.
– У доктора Шелдрика несколько иная трактовка. Он утверждает, что Гамбрилл был тайным католиком, как многие в этом сонном старинном городе. Из-за этого ему грозила опасность разориться и даже попасть в тюрьму, но в его представлении собор по-прежнему был католическим святилищем, которым незаконно завладели личности, намеренные разрушить все, ради чего он существует. В соборе произошла безобразная сцена: каменщик схватил казначея за бороду и принялся громко обличать его разрушительную деятельность. Бергойн направился к выходу, и Гамбрилл, не замолкая, последовал за ним на Соборную площадь и далее, до задней двери его дома, пока не был удержан Лимбриком. В те минуты, вероятно, оба подписали себе приговор.
Перед Гамбриллом, разумеется, встал выбор: отказаться от поста или выполнять распоряжения Бергойна, и, будучи кормильцем семьи, он не мог позволить себе широких жестов. Бергойн мог бы выгнать его за порог, но в городе не было другого каменщика, способного выполнить такую работу, и казначей понимал, что Гамбрилл – мастер, каких мало.
Итак, Гамбрилл разобрал перегородку, заменив ее деревянной, чтобы закрыть доступ в неф, пока шпиль не починят.
Лимбрику отныне была присвоена роль посредника; с его помощью Бергойн и Гамбрилл избегали прямого общения друг с другом. По крайней мере так предполагали. Много позднее, когда произошло то, что произошло, поговаривали, будто Лимбрик намеренно ссорил этих двоих ради своих собственных целей, делая в то же время вид, что подталкивает их к примирению.
С тех пор Бергойн никогда не приходил в собор наблюдать, как работает Гамбрилл и его подручные. Вместо этого он вновь стал являться по ночам, будто бы с целью проверить работу Гамбрилла, не сталкиваясь с ним самим; однако было замечено, что он задерживается в здании все дольше и дольше; иной раз он возвращал ключ Клаггетту, главному служителю, только на рассвете. Старик часто бодрствовал ночами, потому что серьезно хворал.
Поведение Бергойна давало все больше пищи для сплетен. Его экономка описывала впоследствии, как он целыми ночами шагал взад-вперед по комнате или беспокойно обходил площадь, словно мучаясь неразрешимой дилеммой. Позднее, зная больше, чем прежде, многие из горожан стали утверждать, будто много раз видели его на северной стороне площади: он заглядывал через садовые ограды в задние окна домов, выходящих на Хай-стрит. Некоторые предполагали, что он смотрел на дом Гамбрилла и раздумывал, нужно ли разрушать его счастье и счастье его жены и детей. А иным приходила мысль, что он, одинокий и завистливый человек, досадовал на семейное благополучие своего супостата. Выдвигались и другие догадки.