Непокоренные: Избранные произведения
Шрифт:
Сумерки… По широкой улице донской станицы идет хмурый немолодой офицер, старший лейтенант Дорошенко. Приглядывается к хатам, словно хочет отыскать знакомую.
Нашел.
Стучит в оконце.
— Кто? — выглядывает из окошка старик. — А, пожалуйте, пожалуйте!..
Дорошенко входит в хату. Молча снимает шапку, опускается на лавку у печи, протягивает к огню руки — сперва левую, на которой нет пальца, потом правую.
Старик стоит перед ним.
— Стало быть, не признал ты меня, дед? — спрашивает,
Старик всматривается.
— Не взыщи, батюшка, — отвечает он.
— А я целые сутки у тебя жил.
— А-а! Жил, жил!.. Много тут прошло, жило… Запамятовал я…
Вдруг резко встал Дорошенко, рывком отстегнул полевую сумку от ремня, швырнул на стол. Старик испуганно следил за ним. Что-то взял из сумки Дорошенко, бросил на стол. Глухо звякнуло серебро: два георгиевских креста на стареньких ленточках.
— Возьми свои кресты, дед!
Старик растерянно посмотрел на кресты, потом на офицера, потом опять на кресты.
— Может, я что обидное тогда сказал? — пробормотал он. — Так извините…
— Нет, чего уж! — усмехнулся офицер.
— Это за немцев кресты. Ерманцами мы их тогда звали. Ты уж не осуди, родимый! Горькое у меня в те поры сердце на вас было.
— А у меня? — закричал Дорошенко. — А мне легко было? Из родных-то мест уходить?
— Большое тогда было отступление…
— Мне, может, каждая бабья слеза душу легла. Ведь и мои где-то… так же… — Он стиснул кулаки и сказал уже тише: — Нет, ты забери свои кресты, дед. Спрячь! Ты мне их чуть не в лицо кинул, а я поднял… и все за собой таскал. Тяжелые твои кресты, дед! Возьми! Теперь мне не надо. Теперь мы немцев не хуже вашего бьем. — И он вдруг засмеялся.
Засмеялся и старик.
— Признал теперь, дед, вспомнил? — смеялся Дорошенко.
— Как не признать!
Дед взял лампу со стола, поднес к лицу офицера.
В мрачных глазах Дорошенко запрыгали огоньки.
— Ну, такой же? — усмехаясь, спросил офицер.
— Словно бы рубцов прибавилось… ась?
— Солдату рубец что Георгиевский крест. И у тебя, дед, словно б морщин больше стало.
— Ох, сынок! — Война все метит. Вас, военных, — шрамами, нас, отставных, — морщинами. — Он вдруг неожиданно, по-стариковски всхлипнул. — Пришли-таки избавители! Не обманули!
— Не обманули, дед? — обнял его за плечи Дорошенко.
— Не обманули.
Кто-то кашлянул за спиною Дорошенко.
Только сейчас, оглянувшись, увидел Дорошенко, что в хате еще человек есть. Видно, лежал он раньше на печи, а сейчас, свесив босые ноги, вслушивался. Был это человек средних лет, в суконной солдатской гимнастерке.
— Вы что, товарищ, боец? — хмуро спросил Дорошенко.
— Я не боец, — мягко улыбнулся босой человек. — Извините, что нарушил вашу беседу. Уж очень интересно!
— Ночует у меня… — сказал старик. — Комендант поставил…
Человек
— Позвольте представиться, — сказал он. — Корреспондент армейской газеты «Во славу Родины».
— А-а! — улыбнулся Дорошенко. — Как фамилия?
— Нет-нет! — испуганно замахал руками корреспондент. — Я не писатель, я только так… корреспондент… фамилия моя никак не звучит. Впрочем, — смущенно улыбнулся он, — зовут меня Автономов.
— Дорошенко, — представился офицер. — Видите, и моя фамилия… никак не звучит.
— Понимаете, — сокрушенно сказал Автономов. — Все принимают меня за писателя. И спрашивают имя. А я просто маленький журналист… вот такой… с ноготок… До войны я в районной газете работал…
— До войны… — задумчиво сказал Дорошенко. — Давно это было!
Старик снял с печи и поставил на стол котелок дымящейся картошки.
— Что же, — спросил он, — долго погостите у нас?
— До зари, — ответил офицер. — Нельзя больше.
— Семья у вас… там? — тихо спросил корреспондент.
— За Днепром… — не сразу ответил Дорошенко. — Ждут… (Пауза.) Может, одни могилы ждут, а торопиться надо…
…Прямо на зрителя, с штыками наперевес, бегут бойцы.
Пот на разгоряченных лицах.
Пыль из-под сапог.
Вытянув вперед руку, кричит передний:
— Днепр, ребята!..
— Ложись! — кричит лейтенант Вася Селиванов неуклюжему человеку в солдатской шинели, пробирающемуся ходом сообщения.
Человек падает около Васи. Их обоих осыпает землею.
— Веселый будет бой? — усмехается человек в шинели, стряхнув с себя землю. Мы узнаем в нем Автономова, корреспондента.
— Вы?! — радостно восклицает Вася. — Ну, слава богу! Значит, сегодня будем форсировать Днепр!
— С чего вы взяли?
Селиванов хитро подмигивает ему:
— Ну, раз корреспондент приехал, значит!.. Вы ведь к нам даром не ездите…
— Что ж зря вас беспокоить? — говорит Автономов и вытаскивает из сумки толстый растрепанный блокнот.
— Еще одно последнее сказанье? — смеется Вася. — Много уже блокнотов исписали?
— Много! — смущается Автономов. — Полный вещевой мешок. А зачем, — сам не знаю. Газетка наша маленькая…
— Летопись войны напишете?
— Где уж мне! (Пауза.) Ну-с?
Свист снаряда. Оба пригнулись. Разрыв. Столб земли позади них.
— Пишите! — говорит Селиванов. — Артиллерийский дождь, как летний ливень, уже много суток…
— Нет, вы, пожалуйста, не для печати говорите. Вы, пожалуйста, говорите просто. Как есть.
— Тогда идите к комбату! — обижается Вася. — Он мужчина суровый.
— А где комбат?
— Вон лежит и в бинокль смотрит. Послушайте! А ведь это опять вам сюжет. Человек на переднем крае рассматривает в бинокль свой собственный дом.