Непокорные
Шрифт:
Она напоминает сама себе, что здесь она в безопасности. Что ей не нужно возвращаться в дом. По крайней мере сейчас.
Кейт идет в глубь сада, слушая гудение насекомых, журчание бегущей по гальке воды. Внизу мелькает ручей. Она спускается к нему, держась за извивающиеся корни платана, чтобы не упасть. Вода такая чистая, что Кейт может разглядеть крошечных рыбок, чьи тельца переливаются на свету. Неподалеку в воздухе парит насекомое. Название это вида вылетело у нее из головы: это стрекоза, но меньше обычной, с изящными перламутровыми крылышками. Она словно скользит по поверхности ручья. Кейт довольно долго стоит, слушая ручей, птиц, насекомых. Она закрывает глаза –
Неожиданно на глаза наворачиваются слезы.
В детстве ее восхищали насекомые. Она помнит, как умоляла мать пощадить моль, вылетавшую из шкафов с одеждой, тонкую паутину на потолках. Она собирала иллюстрированные книги о насекомых. И о птицах тоже. Прячась под одеялом, она рассматривала их в тишине дома еще до рассвета, пока родители спали в соседней комнате. Сейчас ей больно вспоминать ту маленькую девочку и ее невинное любопытство: с фонариком в руках она перелистывала глянцевые страницы, дивясь чудесным созданиям дикой природы. Бабочкам с глазами на крыльях, попугаям с их разноцветным оперением.
После смерти отца Кейт собрала все эти книги в одну большую разноцветную стопку и вынесла их на тротуар перед домом. Она проснулась ночью – сердце колотилось от сожаления – и выскочила на улицу, чтобы забрать их обратно. Но их уже не было.
Кейт восприняла это как знак, подтверждение того, о чем думала. Ей опасно находиться в окружении любимых ею насекомых, птиц и животных. Она уже и так виновата в смерти папы. Что, если она как-то навредит и маме?
Она оставила себе другие книги: «Сказки братьев Гримм», «Таинственный сад» – истории, ставшие спасением в те долгие ночи, когда единственным признаком жизни из маминой спальни было неоновое свечение телевизора из-под двери. Художественная литература одновременно стала ей и другом, и тихой гаванью, неким коконом, защищавшим ее от опасностей внешнего мира. Она могла читать о синице, что ворует пшеницу, но при этом должна была любой ценой избегать синичек, щебетавших у садовой ограды.
И у нее осталась брошь; она была вместе с Кейт, надежно спрятанная в кармане, во время обязательных матчей по нетболу, во время экзаменов и даже первого поцелуя. Как будто брошь была талисманом на удачу, а вовсе не напоминанием о том, что она сделала, кто она такая. Чудовище.
Сейчас брошь потеряла свой вид: золото потускнело и почернело от времени.
Когда-то она была красивой – Кейт помнит, как играла с ней, когда была совсем маленькой: камешки сверкали на солнце так, что казалось, будто крылья трепещут. Кейт не помнит, когда у нее появилась эта брошь. Наверное, те кошмарные мгновения, когда она крепко сжимала ее в кулаке, пока тело отца уносили прочь, засветили все остальные воспоминания, будто яркий свет фотопленку.
Кейт вздрагивает. Становится холоднее, тепло уходит прочь вместе с солнцем. Она встает и оглядывается. И кое-что замечает.
Меж корней платана приютился старый деревянный крест, поросший лишайником.
На нем нет ни имени, ни даты. Но, наклонившись, она видит еле заметные очертания неровных букв. RIP [7] .
Солнце скрылось за тучами, и на Кейт падают первые капли дождя.
Пока она стоит перед крестом, в саду словно становится все больше и больше звуков. Ей кажется, будто ее кожа стала сверхчувствительной, будто у новорожденного животного. В животе и в венах нарастает ощущение, будто
7
Rest In Peace – покойся с миром.
И она бежит; за нее цепляются незнакомые растения, оставляя на одежде красные и зеленые следы. Она захлопывает за собой дверь, задергивает шторы на окнах, чтобы не видеть сад и особенно платан. Крест. Деревянный, позеленевший от времени, обхваченный корнями платана.
Не может же это быть могилой человека? Хотя… коттедж такой древний. Она вспоминает слова продавщицы. Берет начало в глубине веков. Может, это кто-то из Вейвордов?
Она надеялась найти хоть что-то среди бумаг тети Вайолет. Но в папке, которую она обнаружила под кроватью, не было ничего раньше 1942 года, ничего о самом коттедже или о том, кто здесь жил до тети Вайолет.
И тут Кейт вспоминает, что в доме есть чердак. Кажется, она видела люк? В коридоре. Возможно, что-то найдется там.
Когда Кейт наступает на верхнюю ступеньку лестницы, та скрипит. Бог знает, сколько лет этой лестнице: она нашла ее на заднем дворе, ржавеющую, наполовину заросшую ползучим плющом. Не обращая внимания на протестующую ступень, она толкает крышку люка.
Чердак огромен – высоты почти достаточно, чтобы встать в полный рост. Она включает фонарик на телефоне, и темные очертания обретают форму.
Вдоль стен тянутся полки, на которых посверкивают законсервированные образцы насекомых. Чуть поодаль возвышается громоздкое бюро. Даже при свете фонарика оно выглядит исцарапанным и очень старым, возможно, даже старше остальной мебели в доме. В нем два ящика.
Она открывает первый. Он пуст. Затем она пытается открыть второй, но он заперт.
Тогда она снова открывает первый, тщательно шарит в глубине на случай, если что-то упустила, какую-то подсказку. Она резко выдыхает, когда ее пальцы касаются чего-то. Вытащив этот предмет наружу, она видит, что это тряпичный сверток. Кейт решает, что не будет разворачивать его здесь, в темноте. Что-то скрежещет по крыше, и у Кейт едва не выпрыгивает сердце из груди.
Она опускается в прямоугольник желтого света, крепко сжимая в руке сверток; его пыль въедается ей в кожу.
Она разожжет камин, заварит чашку чая, включит как можно больше лампочек. А потом посмотрит, что там, в этом свертке. Странно, что второй ящик оказался заперт. Как будто тетя Вайолет что-то прятала в нем.
13
Альта
Я смотрела, как Грейс клянется на Библии говорить только правду и ничего, кроме правды. Обвинитель встал и медленно направился к ней. Я видела, что Грейс смотрит на меня.
Мне хотелось отвернуться, спрятать лицо в ладонях и свернуться калачиком, но я не могла. На меня смотрело слишком много людей. Я была главным зрелищем в Ланкастере. Мужчины в зале показывали меня женам; матери шикали на своих неряшливых детей. Отовсюду непрерывно доносились шепотки. Ведьма. Повесить ведьму.
Обвинитель приступил к делу.
– Назовите для суда свое полное имя, пожалуйста, – сказал он.
– Грейс Шарлотта Милберн, – едва слышно ответила она. Ее слова прозвучали настолько тихо, что он был вынужден попросить ее назвать себя еще раз.