Непорочность
Шрифт:
Алекс прицелился, рука его не дрогнула. Он спустил предохранитель заранее, до того, как вошел в спальню: щелчка не было, только внезапное шипение смерти, когда он спустил курок. Первая пуля попала в дерево рядом с ее головой. Вторая – точно в цель.
Телефонная трубка упала на ковер, мгновенно пропитавшийся алой кровью. «Жизнь, ее жизнь», – подумал он, удивившись странному короткому визгу. Глаза Алехандро наполнились слезами.
Мэри Фрэнсис дрожала каждой клеточкой, вся, с ног до головы. Дрожь накатывала волнами, бурлила в голове, сбегала по позвоночнику, искрами разряжаясь в пальцах ног. Она чувствовала дрожь
Поверхность, на которой она лежала, тоже тряслась. Шум. Сильный, вибрирующий шум. От едкого запаха расширились ноздри. Бензин? Веки задрожали. Она хотела приоткрыть глаза, но что-то остановило ее, подсказав, что безопаснее прятаться в забытьи сна. Мысль эта мелькнула и тотчас исчезла, вытесненная шумом двигателя, резким запахом, дизельного топлива и мокрого брезента.
Она приоткрыла глаза. Вокруг был мрак. Мэри Фрэнсис напряглась, пытаясь вспомнить, что произошло.
Вспомнила, как молилась у ног Святой Екатерины, темноту, взорвавшуюся ярким светом, и словно материализовавшуюся из света темную фигуру, идущую на нее.
Вспомнила вскинутую руку с ее медальоном.
Человек, которого она оставила мертвым.
Уэбб Кальдерон!.. – прошептала она в смятении его имя.
В темноте невозможно было понять, где она. Мэри Фрэнсис попыталась сесть, но чьи-то руки схватили ее за плечи и опустили назад. Кто-то склонился над ней, прижимая с такой силой, что она не могла пошевелиться.
– Не поднимайся, – предупредил он.
Она не видела его, но опять произнесла его имя, все еще не веря.
– Ты же умер!.. Я не смогла вернуть тебя к жизни…
– Не поднимайся, а то я привяжу тебя.
Голос эхом отозвался в ее голове. Он гремел и ревел, словно землетрясение. Никогда еще она не ощущала себя такой беспомощной, даже когда он ввел ей препарат. Тогда она хотя бы потеряла сознание. Почему все так трясется?
– Ты не дышал. Твое сердце…
– «Цин Куэй» парализует мышцы, – сказал он, – сердце и легкие тоже. Твои усилия вернуть меня к жизни включили сердце, оно заработало. Если бы, перед тем, как уйти, ты проверила, обязательно бы заметила, что я дышу. Я все время был в сознании, только не мог ни двигаться, ни говорить.
– В сознании? – Значит, он знает все, что она делала, включая слезы, которые проливала над ним. Она слышала о лекарстве с подобным действием. Это нервно-паралитический препарат, которым пользуются при тяжелых травмах, чтобы остановить тремор и заставить пострадавшего лежать неподвижно. Он также останавливает дыхание, если не принять своевременных мер.
– Так я спасла тебя? – Она хотела знать точно.
Тяжесть отпустила, но Мэри Фрэнсис не пыталась двигаться. Она все еще плохо видела и не понимала, где находится и куда бежать, если решится. Она только-только начала различать его черты, но ничего утешительного не заметила. Сейчас, во мраке, его лицо было даже более зловещим, чем она помнила. Если человеческое лицо может одновременно вызывать страх и эротические фантазии, то именно таким и было лицо Кальдерона. Холодная, жестокая красота. А глаза! Боже, не глаза, а камеры пыток! Она почти поверила, что Кальдерон воскрес из мертвых и вернулся за ней.
– Можно сказать и так, – снизошел он, холодно улыбаясь. – Однако тебе не пришлось бы спасать меня, если бы ты сначала меня не отравила.
Поверхность, на которой лежала Мэри Фрэнсис, все время двигалась под ней, словно была на колесиках. Тошнота подступила к горлу, желудок пел так же громко, как и мотор.
– Где я? – спросила девушка.
– Ты на моей яхте. Мы идем из Майами на Багамы.
– Багамы? Это же на краю света. Зачем?
– Потому что я везу тебя туда.
– Не надо! – слабо вскрикнула она, почувствовав, как он связывает ей запястья. – Зачем ты связываешь меня? Я и так лежу неподвижно.
– Я играю не по правилам, или ты забыла? Возмущение захлестнуло Мэри Фрэнсис. От него вскипела кровь, вспыхнули лицо и шея. Едкий запах дизельного топлива раздражал ноздри, мешал дышать.
Она с трудом выносила его.
– Разве можно это забыть? – с горечью ответила она. – Каждое мгновение с тобой незабываемо.
Но Мэри Фрэнсис поняла, что гнев ее направлен не только на Кальдерона. Ей казалось, это небеса обрушили на нее испытания. Будучи в монастыре образцовой ученицей, она так и не сумела до конца укротить свою плоть И свой дух. С этим у Мэри Фрэнсис Мерфи были «затруднения». Так о ней говорили. Как бы она ни старалась, ей никак не удавалось стать вполне покорной, сдержанной и почтительной. Она так и не научилась должному послушанию, как другие девушки, выбравшие призвание по зову сердца. Она так долго пыталась обуздать собственную природу, так долго подавляла свои чувства, что даже перестала замечать, как противно ей любое принуждение.
Она понимала, что это продиктовано высшими соображениями. Обуздать плоть ради освобождения духа. Подавить волю человека ради божественной воли. Ее подготовка и обучение были по большей части направлены на то, чтобы, отринув все земное, вкусить духовных наслаждений. Цель, безусловно, достойная жертв, высокое призвание, но Мэри Фрэнсис потерпела феноменальную неудачу. Поэтому ее и попросили покинуть монастырь. Это был страшный, непростительный грех в глазах наставниц.
– Тебе нет нужды связывать меня, – сказала она, ненавидя себя за отчаяние, вкравшееся в ее голос, ненавидя Кальдерона за то, что довел ее до такого состояния. – Я не убегу. Я не умею плавать.
– Я запомню это, – пообещал он.
Ноги он связал ей не очень туго, но все же грубые веревки впились в нежную кожу лодыжек.
Он закончил и включил свет. Мэри Фрэнсис увидела, что они в каюте – небольшой, элегантно отделанной тканью и полированным деревом. Сама же она лежала на койке, при крепленной к переборке. Кальдерон стоял в дальнем конце каюты, словно златокудрое божество, способное с ужасающей быстротой превращать земные плоть и кровь в пыль, и бесстрастно разглядывал ее. Скулы у него заострились, казалось, О них можно порезаться. Глаза – как алмазные буравчики. На лице не было и тени сочувствия ни капли. Не лицо – застывшая маска, для описания которой самым точным словом было «безразличие». Полнейшее безразличие.
Мэри Фрэнсис с трудом верилось, что это тот самый человек; которого она покинула, считая мертвым. Над которым проливала слезы отчаяния и раскаяния. И даже вложила в руку свой медальон в смятении от чувства вины и страстного желания.
Сейчас ей было больно видеть, какой холодностью дышит его мраморный взгляд, Лишенный сострадания, словно она совершенно не стоила усилий, приложенных, чтобы доставить ее сюда. Один только раз она успела заметить муку в этих глазах, одно – мимолетное мгновение – И эта мука исчезла. Но Мэри Фрэнсис хотелось верить: не показалось, что только она сумеет дать ему то, в чем он нуждается. Похоже, ей просто очень хочется так думать, она убедила себя, что это так, а его нелепые убеждения о ее непорочности только пригрезились ей.