Непорочные в ликовании

Шуляк Станислав Иванович

— Не привередничай. Бери то, что есть. Где мы тебе праведника-то теперь искать должны, сам подумай?..

— Да ладно, я так. Нам все равно умирать. Но с праведником рядом было бы все-таки лучше.

— Чем лучше-то? — спросил офицер.

— Ну, не знаю. А все-таки как-то спокойнее.

— Ну и что же здесь такого? — шепотом говорил офицер. — Праведник-то умрет, да ведь и вы умрете!..

— Нет, это не объяснить. Мы-то, конечно, умрем, с этим ничего не поделаешь. Но ведь рядом и праведник умрет, — говорил человек из храма.

— Ты совсем там пропитался этим духом… — говорил офицер в едва приметном раздражении.

— Да нет же, — стал оправдываться

его собеседник. — Сказки это все поповские, я знаю.

— А мы, откровенно говоря, думали, тебе уже каюк. Думали, тебя разоблачили и шлепнули.

— Да, это здесь возможно, — согласился тот. — Служба безопасности у них на высоте, да и следят все друг за другом.

— Вот я и говорю, — сказал офицер.

— Идти надо. А то меня хватиться могут, — сказал человек из храма.

— Да. Все следует сделать чисто.

Офицер, махнув рукой, подозвал психологов. Те подбежали, как две собачонки, и преданными взглядами стали смотреть на офицера. Иванов и с преданным взглядом был мрачен и зловещ, Гальперин же, напротив: льстивым и заискивающим выглядел теперь. Офицер, на психологов глядя, хотел было сплюнуть в отвращении, да все же сдержался.

— Философа оставьте здесь, его потом здесь найдут. Завтра или послезавтра… — распорядился человек из храма. — А машину к самой стене поставьте. Да не заводите только, а так дотолкайте. Услышать могут.

Гальперин снял фургон с тормоза, мужчины уперлись сзади и стали медленно катить машину вперед.

— Хорош, — наконец говорил человек из храма. Он по сторонам смотрел с предосторожностью и вверх куда-то — а куда: это знал он один. — А теперь тикайте все!.. Взрыватель-то в порядке? — говорил он еще.

— А вот уж взрыватель, братец, — это не твоя забота. Понял? — сказал ему офицер, утирая со лба быстрый свой пот. — Не надо других людей за дураков держать.

— Да нет, ничего, — смутился человек из храма, — это я так!..

Офицер тут как будто смягчился.

— Ну что, может, все-таки с нами пойдешь? — сказал он собеседнику своему.

Тот подумал, помялся, повздыхал и, вроде даже, почти согласился, но потом все же сказал твердо:

— Да нет уж, вернусь я… Так лучше…

— Ну как знаешь, — сказал ему офицер.

— Для дела лучше.

— Дурак ты, — сказал офицер.

— Я знаю, — еще раз вздохнул человек.

Под аркой проходного двора, откуда несколько минут назад выехал фургон психологов, стояли тучный Драчнов и тщедушный невысокий Кот. Драчнов нервничал, сопел и переминался с ноги на ногу; Кот был мрачнее тучи. Ему хотелось курить, страшно хотелось курить, да все нельзя было: заметить могли. Скорее бы уж это все кончилось, думал комиссар Кот.

38

Хуже всего было то, что он не мог найти никакого оружия; как ни искал — все ж не мог ничего найти. Хоть бы нож или бутылку, или железную табуретку, или другой тяжелый предмет, мечтал Ф., но тщетно. Он стоял и прислушивался. На детей он не слишком надеялся; уж, конечно, они предадут его, стоит на них только кому-то погромче прикрикнуть. Мир, являющийся мне в ощущениях, не предоставляет мне никакой разумной альтернативы, сказал себе Ф., и оттого я вовсе не свободен в своем выборе.

За стеною хозяйничал Антон; он принес детям две буханки хлеба и ведро с водой из-под крана.

— Вот! Ешьте! Пейте! — говорил Антон, поставив ведро на пол.

Дети боялись Антона, они не стали брать хлеб из его рук, только жались друг к дружке и испуганно смотрели на страшного человека с косичкой. Кто-то из них стал плакать, и другие тоже ударились

в слезы.

— Мне сегодня работать не дают, — сообщил Антон детям. — То приходят ни с того ни с сего, то вас кормить заставляют. Больше мне делать нечего… Зачем они приходят? — пожаловался он. — Думают, что для чего-то важного… Но это неправда!.. Важным занят я.

Слезы раздражали его, слез он не понимал, они не имели никакого смысла, а то, что не имело смысла, он понять не мог.

— Жрите! — сказал еще Антон погромче; впрочем, без особенной злобы. — Будете вопить — убью! — пообещал он. — Неужели непонятно, что вы мешаете?

Он помолчал немного.

— Кто станет вопить — с того я и начну!.. — говорил еще.

Он бросил хлеб на пол, включил холодный неоновый свет на потолке и стал не спеша обходить помещение. Дети, как зачарованные, смотрели на Антона. И вот вдруг он дверь заметил незапертую; наблюдателен он был, во владениях своих особенно; и ничто бы здесь от его взгляда ускользнуть не могло, да вот только вторгались сюда нередко посторонние в последнее время.

— Кто открыл дверь? — загремел он, обернувшись. — Что?! Спрашиваю, кто открыл дверь?

Дети дрожали, сжавшись в худые комочки. Он схватил одного подвернувшегося под руку мальчишку за грудки, приподнял его и тяжелой затрещиной отшвырнул на пол. Отчаянный визг детей заполнил все помещение.

— Кто открыл дверь, скоты? — заорал еще он.

Антон вынул из кармана длинный скальпель в футлярчике кожаном, просто на всякий случай вынул; снял футлярчик и дверь железную открыл.

Они смотрели друг на друга не более мгновения, Ф. и Антон, и за это мгновение каждый из них понял, что перед ним стоит его смерть. Ф. ударил Антона ногою по колену и тут же в лицо, но второй удар его в цель не попал, и Антон вогнал скальпель в бок Ф. по самую рукоятку. Ф. завопил от боли, хотя по-настоящему, пожалуй, ее почувствовать не успел. Это тело, с изъяном, с прорехой, с пробоиной, он теперь никогда не смог бы любить, он никогда не принял бы его за свое. Он еще раз ударил Антона сбоку по очкам изо всех сил, стекла вылетели, и оправа проволочная вдавилась Антону в глаза, он заорал, Ф. орал тоже, от боли, орал угрожая; он вцепился в темную одежду врага своего, и рванул, изо всех сил рванул того вперед и подставил ногу. Антон, падая, еще раз ударил Ф. скальпелем, попал в рукав и пропорол предплечие, но сам грудью полетел на пол и выронил скальпель. Ф. упал на Антона, он бил предплечием неповрежденной руки своей врага своего по шее и по затылку; под руку ему попалась косичка, инстинктивно он схватил Антона за косичку, и стал бить того лицом о цементный пол. Антон рычал, изворачивался и чуть даже не сбросил с себя Ф., но в какое-то мгновение стал затихать, должно быть, сознание потерял, и тогда Ф. встал коленом на спину Антона, схватился за косичку обеими руками и рванул голову врага назад что было сил. Позвонки Антона хрустнули, он захрипел и обмяк; и Ф. пошатнулся тоже, и совершенно обессиленный сполз набок.

39

Теперь уж канонада была слышна не только на мониторе; орудийные раскаты слышались совсем неподалеку, сотрясались стены особняка; казалось, залпы были все ближе и ближе. Странный оскал появился на лице Бровцына, его как будто радовала опасность, как будто он сам призывал эту опасность, он старался заговорить, заворожить своих зрителей, он не хотел их отпускать.

— Праздник! Праздник продолжается! — говорил он. — Жучки все ближе, ближе! Идите, идите сюда! Здесь вас ждут! Ползите, ползите, проклятые черепашки!..