Непоследние времена

Соколов-Митрич Дмитрий Владимирович

– Вы верующий человек?

– В 2000 году крестился. До этого атеистом был законченным. Потом кришнаизмом увлекался. Но бросил я эту затею. Слишком там заумно, зомбирование сплошное. Харе Кришна, харе Кришна… Я сам не пел, но про себя проговаривал. Да и по Библии у меня до сих пор вопросы есть. Например, почему Христос на Кресте воскликнул: «Боже, зачем Ты Меня оставил?!» У меня тоже бывают такие минуты отчаяния, но я человек, а Он Бог. Бывает, сижу и всех богов перебираю: «Господи Иисусе, Аллах акбар, харе Кришна, кто там еще? Если вы есть – вот он я! Сделайте что-нибудь! Хотя бы той же смерти прошу». Ничего не делают. Только сны вещие показывают. Я тут во сне уже и в раю, и в аду побывал. В аду – там много народу. И ни одного знакомого лица. Все в бесконечном подвале. И все под номерами. Сковородок там никаких нет,

огня нет. В аду ты просто помещен навечно с такими же, как ты. И обречен жить с ними вечно. Черти – они только сторожат. А когда им жалуешься, они отвечают: «Ты так жил, ты этого хотел, вот на. Ешь и не наедайся, спи и не получай покоя». Если ты был убийцей, то вокруг тебя постоянная резня, только куски мяса отлетают. Но это не черти, а люди между собой дерутся. И попасть оттуда в рай невозможно. Будешь лазать по каким-то ходам, по трубам, весь в кровь будешь раздираться – и возвращаться откуда пришел. Но мне один раз приснилось, что до рая я добрался. Такой яркий свет там был, что чуть не ослеп. И город прозрачный. А по нему одни женщины гуляют красивые. Тысячи. Я подбегаю к ним, кричу, а они даже не оборачиваются. И я понимаю, что для них я невидим. И вдруг в раю поднимается страшный ветер, на всех нападает ужас, все бегут. Я понимаю, что это из-за меня, и тоже бегу, а за мной чье-то тяжелое дыхание – вот-вот настигнет. И я знаю, что должен успеть вбежать в какие-то ворота, иначе – хана. И кровь уже изо рта идет, я падаю, но все равно встаю и добегаю. Добежал. Захлопнул ворота. И опять в аду. Но открыть эти ворота уже не могу – боюсь.

Князев выдержал еще одну из здешних нескончаемых пауз:

– А один раз вот какой ад приснился. Чистое море, остров изумительный, тепло, пальмы. Смотрю, идет поп-звезда какая-то. То ли Алсу, то ли Бритни Спирс. Какая-то известная. В купальнике. Я ей говорю: «Что, это и есть ад?» А она, так грустно: «Да, это ад». И идет дальше. А я вдруг вижу, что остров-то необитаемый. И понимаю, как же ей, актрисе, здесь хреново.

Замыслил он побег

На обратном пути я, как и обещал, заехал к отцу Сергию. Он долго молчал, потом удивил.

– Я хотел вас попросить помочь мне организовать побег заключенных, – сказал мне священник. – Чтобы вы опубликовали план побега.

Я догадался, что он сейчас заговорит притчами. Поэтому дар речи не потерял.

– Дело в том, что нет никакого лишения свободы. Нет никакого пожизненного заключения. Они живут той же жизнью, что веками на этом острове жили братья-отшельники. Святитель Игнатий Брянчанинов заболел здесь смертельной болезнью. Иноки порой даже брали на себя большие ограничения, чем его нынешние обитатели. Добровольно. Это «добровольно» – единственное, что отделяет этих «монахов» от воли. Не от той воли, которой век не видать, а от воли Божьей, творить которую – высшая свобода для человека. И тогда уже неважно, что ты за решеткой. Абсолютно неважно.

– Но многие из них молятся только о смерти.

– Это плохо. В их положении требовать казни – равносильно греху самоубийства. Бог дал им такое наказание, и они должны вынести его до конца. Многие монастыри, в которых большевики устраивали лагеря, сегодня вернули церкви. Эту обитель Господь почему-то оставил за колючей проволокой. Может быть, для того, чтобы в его стенах совершилось это чудо – чудо возрождения душ худших из грешников? Первый шаг многие из них сделали – покаялись. На Рождество я причащал уже 60 человек. Второй шаг – смирение – для них самый трудный. Пока они чувствуют себя пленниками. Но они такие же пленники, какими были до срока, – пленники своих грехов и страстей. Я хочу, чтобы вы помогли мне организовать для них побег. Напишите, что они уже свободны.

Я пообещал помочь. Хуже не будет.

3. Наша вера

Очарованный узник

Очень маленькая вера

Из ромалов в греки

Унесенные верой

Колхоз Царя Небесного

Немного

личного

Технический христианин

Это словосочетание пару месяцев назад обронил в моем блоге один незнакомый мне человек. Я его спросил, что он имеет в виду, но человек куда-то пропал. Потом я набирал «технический христианин» в разных интернет-поисковиках, но каждый раз они выдавали одну-единственную ссылку – на тот самый комментарий в моем блоге. Придется наполнять это словосочетание смыслом самому. Потому что оно меня зацепило. Есть у меня подозрение, что технический христианин – это я. И не только я.

У меня на груди крестик, в сумке всегда Евангелие, но на литургии я бываю раз десять – пятнадцать в году. Происходит это импульсивно: могу полгода вообще не ходить, а потом вдруг хожу каждую неделю. Как правило, это становится следствием острого приступа недостаточности смысла жизни. Никогда не пропускаю Пасху и Рождество, остальное – как придется. Исповедуюсь, причащаюсь и молюсь по утрам и вечерам – тоже волнообразно.

Считаю ли я такой режим церковной жизни нормальным? Нет, не считаю. Хочу ли жить религиозной жизнью более насыщенно? Да, хочу. Более того – мне это нравится. Когда это удается, я чувствую, как мир исполняется единой логики и смысла, в моей нервной системе нет ни байта уныния, просыпаешься по утрам так легко, как будто вылезаешь не из постели, а из проруби. Почему не получается жить так всегда? Потому что я – человек, что в переводе с людского языка на божеский означает «слабый». И эта человеческая слабость – навязчивое стремление вредить себе самому. Не объяснимое ничем, кроме категорий мистических.

Но вернемся к техническим параметрам моей веры. Я прочитал один раз Ветхий Завет целиком (через силу) и раз десять – Новый (хочется читать еще). У меня есть две книжные полки, занятые поучениями Святых Отцов и просто хорошими книгами религиозных мыслителей. Любимые: Николай Сербский, Феофан Затворник, Клайв Льюис. То есть я в общем и целом знаю фундаментальные основы христианства, понимаю его логику, чувствую многие аспекты взаимодействия Бога и человеческой души. Окончательно переходя на научную терминологию, я обладаю достаточными «юридическими» познаниями, чтобы не иметь возможности врать себе, будто то или иное из содеянного мною – не грех или грех, но не тяжелый.

И тем не менее я грешу. И не в тех гомеопатических дозах, в которых не может не грешить хороший человек. В гораздо больших.

Каждый раз после Пасхи православные и антиправославные исследователи и публицисты начинают подсчет: сколько у нас настоящих христиан, сколько липовых и в чем разница. Семьдесят процентов, десять или полтора? Я не готов подключиться к этой статистической гимнастике, поскольку Одному Богу известно, кто из нас поведет себя по-христиански в критический момент – тот, кто регулярно ходил в церковь, или кто, как святой великомученик Вонифатий, всю жизнь пил, блудил и маялся, а потом просто не смог пройти мимо арены, где казнили христиан, и присоединился к ним.

И тем не менее, конечно, есть в любом обществе разновидности слабостей, которые вынуждают окружающих приставлять к слову «христиане» всевозможные прилагательные: этнические, пасхальные или вот, к примеру, технические, которые, как мне кажется, постепенно приходят на смену этническим. Разница между ними в том, что вторые на вопрос: «Что такое христианство?» – чаще всего двух слов связать не могут. Их покрестили в младенчестве, ежегодно водили святить яйца в детстве, их научили ставить свечки и правильно креститься. Они даже прочитали Евангелие и запомнили сюжет. Но в суть Евангелия и дух Евангелия они не вникли. Поэтому для этнического христианина напиться в Богоявление водки, а потом нырнуть в иордань и тем самым «очиститься» – это нормально.