Неповторимый мой цветочек
Шрифт:
“Наша дружба была такой чистой”, – написал я в одном из своих стихов, посвященных Людочке, и то было чистой правдой. В свои девятнадцать Людочка это подтвердила. Моя первая любовь. Моя невеста.
– Я видела тебя с Людочкой, – сказала как-то Лариса, – Мы больше не будем дружить? – печальным голоском спросила она.
– Так, как дружили, нет. Но, если тебя кто обидит, только скажи, я всегда приду на помощь, – ответил ей.
– Спасибо, Толик, – с какой-то тихой грустью поблагодарила Лариса и обиженно ушла в дверь,
Встречаясь на улице изо дня в день, из года в год, мы всегда тепло приветствовали друг друга, с интересом расспрашивали об учебе, о делах, включая дела сердечные. Но, никогда больше не играли в общие игры – ни в детстве, ни в юности. Ни разу. Так никогда и не обратилась она ко мне за помощью.
Подружки-подружки. Они появились в моей жизни раньше, чем друзья. Так уж случилось.
Мальчик и девочка. В возрасте, когда любопытство одолевает страх, а запреты разжигают любопытство.
Впервые мою любимую Людочку я увидел, когда той едва исполнилось пять лет. Маленькая, худенькая, в нелепой одежде с чужого плеча, – она никак не походила ни на одну из моих подружек-ровесниц.
Что же такого было в той маленькой девочке, затмившей всех моих подруг? Не знаю. Но меня потянуло к ней неудержимо.
Хотя, почему не знаю. Ее глаза. Удивительно теплого, “чайного” цвета, они покорили с первой встречи и навсегда.
И еще. Людочка показалась мне такой хрупкой, такой несчастной, что сразу захотелось ее защитить, спасти от жизненных напастей.
У нее не было кукол, у нее вообще ничего не было, даже еды. В день нашего знакомства мне пришлось спасать ее от голода.
Мне понравилось опекать эту малышку, заботиться о ней. А когда она впервые улыбнулась мне своей теплой улыбкой, так захотелось, чтобы она непременно стала сестричкой.
Единственная игра, в которую мы с ней играли вначале, все та же – дочки-матери. Но, только с Людочкой я играл в нее с интересом, и мне никогда не было скучно. Возможно потому, что “папа” впервые стал не наблюдателем, а добытчиком. Мои лагерные игрушки вскоре перекочевали к Людочке. Из них она сделала куколок – наших “деток”. Как же радовалась она каждому такому подарку! Она прыгала, хлопала в ладоши, смеялась от восторга, удивляясь всякой мелочи. А я чувствовал себя добрым волшебником, исполняющим желания.
А сколько было радости, когда мы сделали нашу комнатку, перекрыв фанерным щитом приямок под окнами ее комнаты на первом этаже общежития. Каким же взрослым почувствовал себя, когда девочка испугалась зарешеченного подвального окошка и дрожала от страха, а я обнял ее и успокоил. Как доверчиво она прижалась ко мне, большому мальчику, который ничего не боится.
Но, самой интересной нашей игрой стала игра в школу. Школой я бредил, особенно, когда не взяли в первый класс, а мне так хотелось учиться.
В нашей “школе” я всегда был учителем, а Людочка ученицей. Она была прилежной ученицей, и быстро выучилась читать и
И вот позади первый класс. Меня с братом на все лето отправили в деревню. Как же я переживал предстоящую разлуку с любимой подружкой. Видел, что и Людочка грустит. Все дни перед нашим отъездом она не отходила от меня ни на шаг. Иногда девочка обнимала меня крепко-крепко, словно хотела удержать, и молчала, поглядывая на меня таким грустным взглядом своих оленьих глаз, что хотелось плакать.
То лето показалось самым длинным в моей жизни. Я считал не только дни, но и часы до его окончания, расчертив для этого целую тетрадку.
И вот оно позади. Как же радостно встретила меня подружка. Мы обнялись, я приподнял ее и закружил.
– Еще, еще, еще! – восторженно кричала девочка. Ей так понравилось кружиться в моих объятиях. Моя малышка.
И снова лето, и снова впереди очередная разлука на целых три месяца.
– А я тоже уезжаю на все лето в Коробочкино, – вдруг объявила подружка.
– Где это? – спросил ее.
– Не знаю, – ответила Людочка. Нет, в этот раз она совсем не грустила, как в канун моих прошлых каникул. И у меня чуть отлегло. Что ж, все проходит. Пройдет и это лето.
А пока потянулись бесконечные дни летнего отдыха.
И вот очередное трудное лето позади. Все так же радостно встретила меня подружка, которая, как оказалось, так и не попала ни в какое Коробочкино. Мы обнялись, как год назад, я приподнял ее и закружил.
– Не делай так больше, Толик, – очень серьезно сказала девочка, внезапно покраснев, – Я уже взрослая, – уточнила она, оправляя платьице. Моя взрослая малышка.
С того самого дня к Людочке я относился с особой симпатией, как ни к какой другой девочке. В одном из первых стихов о Людочке есть такие строки:
Еще не знаешь ты, что я тебя люблю,
Что жизнь свою тебе навеки отдаю.
– А я это знала, Толик. Лет с семи знала, – сказала мне девятнадцатилетняя Людочка, когда впервые прочла все мои стихи, включая этот.
– Людочка. Ты же тогда совсем маленькой была, – удивился неожиданному признанию любимой.
– Девочки раньше мальчиков такое понимают. А ты всегда ко мне относился не как к другим девочкам. Я это чувствовала, и мне это нравилось, – и Людочка замолчала, вспоминая, судя по ее легкой улыбке, что-то светлое в наших отношениях.
А я смотрел на нее с нежностью и немного с грустью оттого, что нельзя вернуть то замечательное время, когда маленькая девочка Людочка была мне совсем, как сестричка.
Переходный возраст. Он начался у меня довольно рано, хотя трудно сказать, когда именно. Это как снег в горах – копится-копится, а потом хлопок в ладоши, и нате вам неудержимую лавину, сметающую все на своем пути.