Неправильный Дойл
Шрифт:
Держась за трубу, чтобы не свалиться, Дойл залез в глубокий карман дядиных штанов и нашел там спичечный коробок. Он потряс коробок и услышал слабое бряканье – там осталась всего пара спичек. Чиркнул одной, поднес к датчикам, но она зашипела и погасла. Опять темнота. Он чиркнул второй и на этот раз зажег сам коробок и поднес его к датчикам. Вскоре откуда-то сверху послышалось бульканье, жужжание и громкий вой сирены. Через мгновение ему за шиворот брызнула струя холодной воды и в маленькой комнатке начался сильный ливень.
Дойл отскочил к стене, встал около двери и начал кричать. Вскоре он услышал громкую ругань и звон ключей, но
Дойл свернул в соседний проход, налетел на стену ящиков, которые подались от толчка, словно внутри был один воздух, и побежал к дальнему концу коридора, где заметил бетонные ступени, ведущие к металлической двери. Он взлетел по ним, сунулся в дверь и оказался в просторной, сверкающей кафелем кухне, где толстый человек в поварском колпаке что-то размешивал в кастрюле на искрившейся хромом и начищенным алюминием плите. Повар уставился на него.
С одежды Дойла капала вода, он выхватил острый японский нож для рубки мяса из подставки и помахал им, как ему показалось, достаточно угрожающе.
– Где выход? – наконец выдавил он с болезненным хрипом.
Повар указал на качающуюся дверь в конце кухни. Дойл бросил нож и прошлепал через дверь в столовую, где обнаружил огромный стол, накрытый белой скатертью, с посудой, хрусталем и салфетками, сложенными в виде маленьких лебедей. Потом он услышал крики с кухни и выбежал из столовой в зал для гостей, такой большой, что там разместилась бы даже армия. В воздухе порхали мелодичные трели чего-то милого, классического, исполняемою на прекрасно настроенном рояле.
В дальнем конце зала в веерообразное окно над массивной входной дверью проникал серый свет внешнего мира. Дойл побежал на этот свет, но тут фортепианная музыка внезапно прекратилась, и он услышал, как чей-то голос зовет его по имени. Знакомый голос. Он обернулся и в смежной комнате слева, заполненной коврами и люстрами, увидел Брекен, привставшую со скамьи у рояля.
– Тимми! – снова сказала Брекен, ее голос звучал растерянно.
Она побледнела и схватилась рукой за шею, довольно мило, как показалось Дойлу. На ней было черное вечернее платье с открытыми плечами, в ушах и на запястьях сверкали бриллианты.
Дойл заморгал и вдруг почувствовал себя усталым, и ему подумалось: как было бы чудесно склонить голову ей на грудь и забыться на пару часов. Потом ниоткуда возник здоровяк в прозрачном дождевике поверх черной кожаной куртки и ударил Дойла в горло клеенчато-кожаным локтем.
Падая и хватая ртом воздух, Дойл услышал вопли Брекен. Иисус, вспомнил он. Этого человека зовут Иисус. Рухнув на пол, Дойл громко вскричал: «Иисус!» – словно молясь о забвении. Затем снова наступила темнота, в которой его поджидали муравьи.
15
Вторая комната сильно отличалась от первой. Она была обставлена дорогой кожаной мебелью, в углу помещался громоздкий секретер из красного дерева, набитый большими книгами в кожаных переплетах. На стенах висели
137
«Воображаемые тюрьмы» – серия гравюр итальянского художника Джованни Баттиста Пиранези (1720–1778).
– Ты не сможешь их прочитать, – сказала Брекен. – Они фальшивые. Там пустота. Думаю, внутри оружие или выпивка.
Дойл, превозмогая боль, повернул голову в сторону Брекен, которая, как оказалось, сидела в клубном кресле напротив дивана, вытянув босые ноги на пуфике. Ее черное платье собралось у колен, из зажатой между пальцев сигареты к потолку поднимались колечки дыма. Вскоре он снова почувствовал, как воображаемые муравьи кусают его под мокрой одеждой, скривился и закрыл глаза.
– Что? – нахмурившись, спросила Брекен.
– Ничего. – Голосовые связки Дойла были словно оцарапаны. Он поднял скованные руки. – Ты должна снять их с меня.
Брекен отвернулась.
– Я не могу, – сказала она сумеркам за жалюзи.
– Почему?
– Просто не могу. Кроме того, у меня нет ключей.
– У кого тогда они есть? – спросил Дойл, повышая тон.
– Ой, заткнись, – сказала Брекен и с внезапной злостью раздавила сигарету в пепельнице, стоявшей на маленьком столике за креслом. – Ты вляпался в эту историю, ты и выкручивайся. Тебе следовало продать мне «Пиратский остров», когда у тебя была возможность. Сейчас были бы вместе в Нью-Йорке, потягивали бы мартини в «Каббала клаб» в Сохо, а потом всласть трахались бы дома. Вместо этого ты строишь из себя крутого и в довершение всего умудряешься сделать из меня долбаную преступницу! Благодаря тебе федералы серьезно копают под меня из-за какого-то иммиграционного дерьма.
– Жаль это слышать.
– Ты настоящий придурок, – надула губы Брекен. – Я всего-то хотела вырастить немного чертовой клубники.
– С помощью рабского труда.
– Я-то что знаю о мексиканцах? – Она нервно заерзала в кресле. – Я даже язык их не понимаю! Я наняла Энрике, он сам нашел работников. Откуда мне было знать, что там творится?
– Ну у тебя же есть глаза?
– Ой, пошел на хер.
– Он морил их голодом, мучил, – настаивал Дойл.
Слезы брызнули из глаз Брекен. Она закусила губу, и какое-то время они оба молчали. За окном совсем стемнело. Брекен зажгла лампу с абажуром из зеленого стекла, закинула ногу на ногу, потом сняла. Похоже было, что она никуда не торопится, но на него она не смотрела. Постепенно Дойла начала мучить жажда.