Непредсказуемый Анимоха
Шрифт:
Уже известно, что он презирал чувство страха, высшее из чувств, и только смех еще пользовался у него каким-то уважением. Так что, понятное дело, в основном ему приходилось спать. Реальность вселяла в него безумный ужас и смех, то же и со снами. Не могу определиться, – говорил он, где хуже – там или тут! Сложно сказать, и там и там тот еще содом, – и заваливался на боковую.
Сентиментальных людей он терпеть не мог, наивных втайне побаивался. Что же ему снилось? Ужасные картины собственного детства! Он считал, что детство – самое худшее время
–Несмотря на участившиеся приступы паники и провалы в памяти, в целом с годами мне становится как-то легче. Хуже детства нет ничего. Я не шучу и не пытаюсь никого шокировать: детство мое было черным; и ответственность за мое детство несу я сам. Все знают мое пристрастие к романам воспитания. Это пришло из юности: если бы не романы воспитания, которые я читал с 17 по 35 лет периодически, черт знает, продолжал бы я еще тут общаться с вами, или уже присоединился бы к тем, кто на данный момент числятся как мертвые.
Надолго ли хватит его собеседника? Да нет, вот он уже уныло бредет прочь.
–Страшно посмотреть в самого себя, – говорит Анимоха где-нибудь на массовом празднике, и горожане мчатся наутек.
–Что это такое с ними,– недоумевает Падишах.
–Как надоела мне эта вечная фальшь, эта пустопорожняя болтовня. Неужели вы до сих пор так глупы? Да этого и быть не может! Люди становятся все тупее и тупее: конечно же, меня это не устраивает. Любой, кто не понимает, сразу старается установить какое-то субъективное отношение – хорошее или плохое, и делает через это вид что понял – позор. Хотя кто меня спрашивает. Быть может, прогулка пойдет мне на пользу, – говорит Анимоха, и вдруг вспоминает, что находится в темнице: беседует с невидимым во тьме Падишахом.
–Много я тебе наговорил? Льстил, небось?– говорит Анимоха
–А что льстил? У тебя ведь, пока я тут, именно льстивые мысли на уме. Я знаю, какой ты двуличный: даже перед самим собой научился притворяться бунтарем. Эх ты, я-то по крайней мере открытый конформист! Не смеши меня!
–Чего? – взбесился Анимоха. Что угодно, но мой священный цинизм не трогай!
–Вот тебя и задели за живое! Да ты дошел уже до того, что возвел цинизм в ранг ценности! Да, я, конечно, всякое видел, но всему должен быть предел. Где твой вкус? Брат, ты сплоховал.
–Ты думаешь, если разоблачишь меня, я стану неинтересен?
–Ну да, конечно. Ведь все наши тайны и позоры настолько банальны, что кто узнал бы их, тот по-любому потерял бы к ним интерес.
–Да, все-таки, нас может привлекать и познанное. Ну, давай порассуждаем, раз уж пришлось встретиться в такой обстановке! Как притягивает нас непознанное: как тайна и страх, как новое и требующее напряжения. Как притягивает нас познанное: как что-то известное и мирное, безопасное, как покой. При прохождении уже известного приятно вспоминать – это требует определенного умеренного усилия. Только полнейшее однообразие вызывает скуку. А однообразное изменение? Оно, наверно, разовьет тоску по покою.
–Да, я тоже так думаю, – встрепенулся
–Молодой никогда не придет к согласию со стариком. Я не состарился смолоду, и в 75, если здоровье позволит, собираюсь продолжать гнуть ту же линию.
–Почему ты опять переводишь стрелки на себя?
–Потому что единственный образец поведения для меня, а если честно и для всех вас – я сам. Вспомни наш прошлый разговор, что ты мне тогда сообщил?
–Понятья не имею.
Наступила тишина. Мы должны, как можем, помочь друзьям. Чем длиннее, полнее и детальнее наша хронология, тем для них лучше. Наши слова делают наших персонажей все более и более реальными. Анимоха потом подсчитает, кому сколько материала (энергии, времени) посвящено. Мы не пытаемся создать достоверные в логическом смысле картины, отвечающие требованиям так называемого реализма. Мы думаем сегодня о другом. Нам важно создать объемные, хотя и не рельефные, изображения. Рельеф нечто устойчивое, наши модели персонажей подвижны и расплывчаты, потому и более жизненны.
Короче, продолжим.
–Кто в тюрьме отвечает за безопасность заключенных?
–Никто.
–А если я здесь что-нибудь с собой сделаю?
–А вот это уж твое дело.
–А кто из нас ищет поддержки извне?
–Тот, кто живет наудачу.
–А кто ждет поддержки изнутри?
–Тот, кто живет ради счастья.
–Ваше превосходительство, я всегда жил наудачу! Я всегда рисковал – сам не знаю чем! Никогда не мог понять, чего я хочу, никогда ни к чему не стремился, по крайней мере, не стремился к чему-то определенному. Моя жизнь всегда была крайне разнообразна.
На улице Анимоха наконец понял, почему время отняло у него все романтические иллюзии. Даже огонь его больше не завораживал, воду он воспринимал больше как раствор или гигиеническое средство. Может, на самом деле его интересует только запредельное? И поэтому преступное! Да, тот, кто живет наудачу – в наше время всегда преступник! А чего он ждет от жизни? Пора и делом заняться! Ты живешь как преступник, ты продаешь неосязаемое – по крайней мере, ты это утверждаешь: какую же МАТЕРИАЛЬНУЮ ценность имеет такой занимающий много места предмет как книга?
А что тогда означают отгораживающие стенки шкафа, чего стоит их толщина? Толщина стенок мебели должна быть как можно меньше, вообще предметы должны даже толщиной своей занимать как можно меньше пространства. И конечно как можно больше пространства должно быть внутри. Стены должны быть прочными, но тонкими. И вообще, Анимоха был известным ненавистником вещей.
У него дома всех поражал аскетизм. Никакой почти мебели: только стол и кровать. Кровать необычно высокая: "С детства ненавидел спать на полу: чем выше, тем лучше, лишь бы, конечно, не "пальма". Огромные окна: "Чем больше света, тем лучше, хотя меня, братцы, даже свет вгоняет в депрессию".