Неприкасаемые

Буало-Нарсежак Пьер Том

— Симона… Бедная твоя головка… в каком же ты состоянии!

Здоровой рукой он потрогал повязку. Пальцы коснулись щеки Марилены. Та уткнулась в подушку, с ужасом подумав, что долго лгать не сможет.

— Тебе больно?.. Ты не хочешь меня расстраивать?

— Да нет, ей не больно, — вмешался санитар. — Сейчас мы поможем ей подготовиться ко сну, а завтра она встанет.

— Не хочу… чтобы ты страдала… я увезу тебя… далеко.

Леу нахмурил лоб, стараясь осознать значение слова «далеко». Оно вызывало в нем неясные воспоминания. Губы шевелились так, словно он проговаривал про себя трудный текст.

— Пойдемте, вам пора отдыхать, —

сказал санитар, беря его под руку.

— Оставьте, — ответил старик. — Это моя дочь… Я имею право…

Сквозь морщины начала проступать дрожащая улыбка, осветив старческое лицо, озарив его нежностью и добротой. Поддавшись внезапному порыву, Марилена обвила руками его шею. Ей хотелось попросить прощения, но не потому, что она его обманывает, а потому, что Симона нередко обращалась с ним жестоко, когда он отказывался потакать ее капризам. Она вдруг почувствовала себя счастливой, что может как-то загладить старые обиды. Филипп прав. Надо лгать. Она слегка его отстранила, посмотрела на него, держа за плечи на расстоянии вытянутых рук, улыбнулась.

— Ну а теперь, папа, иди отдохни.

Она разговаривала с ним, как с отцом, которого потеряла, как с ребенком, которого у нее не было. Со слезами на глазах она смотрела, как он уходит, пошатываясь и бормоча бессвязные слова. Филипп закрыл дверь.

— Ну что ж, — весело проговорил он, — ты отлично выкрутилась.

Марилена провела ладонью по мокрому от пота лбу.

— Мне его так жаль… Филипп… хочется просто быть рядом с ним… не думать о наследстве. На деньги мне наплевать. А вот он сам… странно… я вдруг поняла, как он мне дорог.

— А ведь он тебя не очень-то баловал.

— Может быть. Но когда я вижу его таким… потерянным… Конечно, я понимаю, что любит он не меня…

— А он ведь даже не спросил, что стало с тобой.

— Возможно, это и есть любовь, — задумчиво проговорила Марилена. — Человек думает только об одном-единственном существе… А теперь иди… Мне надо спокойно подумать обо всем, что ты мне сказал.

Филипп несколько секунд колебался. Оставалось еще немало вопросов, которые следовало бы обсудить.

— Спокойной ночи, — наконец сказал он.

— Можешь меня поцеловать.

— Конечно.

Он быстро поцеловал ее.

— Крепче.

Он пожал плечами.

— Надо соблюдать осторожность. Давай привыкать, что мы с тобой всего лишь дальние родственники. Постарайся заснуть.

Филипп вышел с каким-то смутным чувством досады. Все эти душещипательные сантименты его слегка угнетали. Он закурил сигарету, пересек двор и уселся в садике перед больницей. На скамейках расположились несколько выздоравливающих, явно изголодавшихся по свежему воздуху. Ветер с моря доносил шумы порта. «Это промежуточная посадка, — подумал он. — Не больше. На следующей неделе мы будем в Париже». Ему захотелось посидеть в бистро, выпить, может быть, сойтись с женщиной. Марилена раньше его поняла, что он свободен. Вот уже несколько минут он думал только об этом. Свобода! Свободен от Леу! В Париже Марилена будет жить с дядей. А он поселится в гостинице. Он сам сможет распоряжаться своим временем. Денег она ему даст больше, чем он попросит, лишь бы удержать его. Будущее постепенно раскрывалось перед ним, суля радостные перспективы. Снова жениться на Марилене — это не так уж глупо, но торопиться некуда. Сначала стоит еще раз испытать прелести холостяцкой жизни, вернуться к праздному времяпрепровождению прежних лет, к неожиданным встречам, ко

всему, что составляет радость жизни. Кроме того, в пригородах наверняка существуют клубы планеризма. Туда его примут с распростертыми объятиями. Он уже испытывал чувство товарищества, возникающее на взлетных полосах. Много летать он не собирается, так, время от времени небольшой полет, просто чтобы не потерять навыки. На Реюньоне других развлечений не было. Но в Париже!..

Он так разнервничался, что ему захотелось немного пройтись. Движение стесняли брюки. Их одолжил ему Поль, санитар. Его собственные разорвались и запачкались кровью. Завтра надо будет всем купить новую одежду. Филипп мысленно прикинул, что ему предстоит сделать… Подтвердить заказ на рейс во вторник, если у врача не возникнет возражений… Потом… начать хлопотать о выдаче Марилене документов, удостоверяющих личность… Отправить уведомление новому руководству компании, что он увольняется… Все это муторно, но не так уж неприятно. Все-таки первые шаги на пути к свободе. На фоне радостной убежденности: «Я богат».

На следующее утро Филипп зашел повидать Леу. Тот брился, сидя в пижаме, выданной больницей, перед зеркалом сержанта Иностранного легиона, с которым лежал в палате. Старик на него даже не посмотрел. Он неловко скреб кожу с каким-то неизъяснимым старанием, от которого правый глаз вылезал из орбит.

— Дайте мне, — сказал Филипп. — Вы порежетесь. Когда вам что-то надо, попросите о помощи. Садитесь.

Старик боязливо повиновался. Он не узнал Филиппа. Он так намучился, что у него дрожали руки, а губы и щеки подергивались.

— Он всю ночь разговаривал, — сказал сержант.

— Вам это мешает?

— Да нет! Но ему, кажется, здорово досталось.

Филипп помог Леу одеться.

— Хотите повидать Симону?

Никакого проблеска сознания. Старик забыл Симону. Филипп отвел его в сад, усадил в тени в шезлонг.

— Сидите спокойно, — сказал он. — Я скоро вернусь.

Старик смотрел на муху, ползавшую по его руке, не делая никаких попыток прогнать ее. Вдруг с его губ сорвался дребезжащий смех. Он был немыслимо одинок, затерявшись в далеком прошлом. Филипп почувствовал себя спокойнее. И отправился к Марилене.

— Ну как ты сегодня?

Марилена уже встала. В зеркале, висевшем над раковиной, она рассматривала свое лицо.

— Страшна, как смерть, — отозвалась она. — Видел дядю?

— Да. Сегодня он не в себе, бедняга. Созрел для инвалидной коляски. Можешь не волноваться. Ну как, обдумала наш вчерашний разговор?

— Только этим и занималась всю ночь. Ничего не выйдет.

— Почему?

— Не знаю. Так мне кажется.

— Объясни.

— О! У меня такое впечатление… Мне кажется, что, сев в самолет, я вызвала какой-то обвал. Как бы лучше сказать? Вся наша жизнь была как-то не очень устроена. А теперь все начинает рушиться, катиться, как снежный ком.

— Глупости! У тебя есть серьезные возражения, что-то конкретное?

— Ну что ж, в Париже нас сразу же ждут огромные расходы… квартира… врачи… за все это будешь платить ты?

— Нет. Ты. По доверенности твоей кузины. Ты, может, не в курсе?.. Дядя оформил Симоне доверенность в «Сосьете женераль». Тебе придется просто подделывать подпись Симоны. Ты все знаешь о своей кузине. Так что с этим проблем не возникнет. Есть еще возражения?

— Да… Наследство Симоны, полученное от ее матери. Это же мне все-таки не принадлежит.