Неприкаянная. Жизнь Мэрилин Монро
Шрифт:
Телефонистка сообщает начальнику о том, что трубка в домике номер три необычайно долго снята с рычага. Они звонят мистеру Синатре. Тот ругается, потом говорит, что это не его проблема, что он вмешиваться больше не будет. У него нет времени на всю эту чушь. Потом успокаивается. Обдумывает услышанное. Решено послать в домик Питера Лоуфорда – пусть осторожно постучит, откроет дверь, заглянет и убедится, что все в порядке. Она ему доверяет, говорит Синатра. Они оба из Голливуда. Кто знает? Может быть, она сидит на кровати, прижимая трубку плечом к щеке, и
Оператор надеется, что не все так просто. Как-никак именно она взяла на себя риск, подняв тревогу. Нарушение приватности гостей, особенно тех, которым было обещано уединение, – дело серьезное. С одной стороны, телефонистка надеется, что случившемуся есть простое, безобидное объяснение. Но в глубине души она рассчитывает на нечто ужасное, полностью оправдывающее ее вмешательство.
1:03
Она уже почти ничего не видит, и, хотя лежит на кровати, свернувшись, подтянув ноги, чувствует себя так, словно летит вниз, падает. Она по-прежнему одета, но вечернее платье словно парит над ней, издавая едва слышное гудение, как будто оно под напряжением. Ладони упираются в матрас, чтобы смягчить удар. Ей удается замедлить падение. Когда все кончится, когда можно будет, не опасаясь, подняться с кровати, она выберется из платья и отшвырнет его на пол. Потом вытянется на кровати, полностью обнаженная, ничем не стесненная. И тогда все будет просто. Она слегка отпускает тормоз, расслабляется и тут же погружается еще глубже.
1:20
Она едва замечает, когда он распахивает дверь и врывается в домик.
Правая нога, высунувшись из-под покрывала, подергивается. Ступню свело, пальцы и свод стопы напряжены. Чахлый лунный свет струится по бедрам. Она говорит, что чувствует, как он стекает с лодыжек и собирается лужицей на простыне. Левая рука сжата в кулак. В правой телефонная трубка. Она поднимает глаза и щурится, как будто наблюдает затмение.
Он стоит, занимая собой едва ли не всю комнату. Дергает себя за пальцы. Суставы хрустят. Сухой треск напоминает далекий гром. Шагнув вперед, он задевает ногой пустую бутылку из-под шампанского, и та откатывается под кровать и стукается о стену. Глухой звон.
– Привет, – говорит она. Губы слиплись, во рту пересохло. Телефонная трубка выскальзывает из пальцев, сползает с кровати и болтается, повиснув на шнуре.
Он шумно выдыхает, как будто не ждал застать ее живой.
Неужели она и впрямь выглядела, как мертвая?
Он подхватывает ее под мышки, подтягивает вверх, прислоняет к спинке кровати. Она чувствует у себя на спине его теплое дыхание. Он прикрывает простыней ее груди.
– Мэрилин. Ты меня слышишь? Я знаю, ты там.
Голос обращен не к ней. Он обтекает ее, окружает, скапливается в самых неожиданных местах.
Она кивает. Получается, должно быть, плохо, потому что он продолжает спрашивать, слышит ли она его. И при этом легонько похлопывает ее по щеке.
Она снова проваливается, погружается…
Вода… Обрушившийся внезапно водопад
Она кивает. Ощупывает себя. Трогает бедра. Ощущение падения ушло.
В глазах начинает проясняться. Похоже, Питер Лоуфорд вылил ей на голову целое ведерко из-подо льда. Питер… Не Джо?.. Она, в общем-то, и не верила по-настоящему, что это Джо. Просто подумала почему-то…
11:10
За утро простыни высохли. В щель между шторами струится луч света. В комнате уже тепло. Завтрак она проспала.
Мэрилин скатывается с кровати и, как будто ничего не случилось, разводит руки и ноги, крутит головой, тянет к потолку пальцы, распрямляя спину. Суставы похрустывают, будто их слишком туго загнали в суставные ямки. Потом она оглядывает комнату и вдыхает спертый запах прошлой ночи, напоминающий, что голова у нее раскалывается, а глаза вот-вот лопнут.
Физические следы катастрофы налицо:
Ведерко из-подо льда на полу
Разбросанные пузырьки повсюду
Букетик увядших полевых цветов
Поникший фитилек свечи в застывшей лужице воска
Бутылки и осколки
Она подходит к зеркалу над бюро, наклоняется, упершись липкими ладонями в крышку комода, и почти касается лицом стекла. Волосы склеились и спутались, глаза опухли, кожа бледная. Мэрилин дышит на стекло и ищет облачко тумана – удостовериться, что она еще жива.
Она не знает, что ждет за дверью, кто там может быть и где те лазейки, через которые можно сбежать.
Натягивает капри, зеленый топ от Гуччи, повязывает на голову шарфик. Она чувствует себя дикарем в маске с выпученными глазами и устрашающими чертами, которые должны отпугивать врагов и вороватых духов.
Вот он какой, крах. Как палата, где твои разочарования и страхи живут в тебе язвительными напоминаниями. Снаружи есть другой, веселый, праздничный мир, но попасть туда ты не можешь – тебя не пускают страхи и разочарования.
12:00
Придя на послеполуденную смену, оператор-телефонистка первым делом проверяет, все ли в порядке с линией домика номер три. И даже если бы трубка не лежала на рычаге, она ничего бы не сказала. О том, что на самом деле произошло ночью, ни слова. Она даже не знает, была ли тревога обоснованной. Ни разговоров, ни пересудов. Никаких подробностей. Ничего. Даже если попытаться неясными намеками и наводящими вопросами вытянуть какую-то информацию из коллег, они не ответят, потому что не поймут, о чем она спрашивает. Она и сама ничего бы не сказала, оказавшись в подобных обстоятельствах.
Она понимает, что такое приватность.
12:07
На площадке под верандой своего домика она замечает Синатру и Бадди Греко. Высокие пинии каскадом уходят вниз, к озеру. Синатра, в плавках и без рубашки, разлегся в шезлонге и читает газету. Голые ноги скрещены, на костлявых плечах полоски солнечного света. Греко – на нем рубашка-хаки с короткими рукавами и такие же брюки – стрижется, но то и дело оглядывается, так что парикмахеру приходится его одергивать.