Неприкаянный дух
Шрифт:
Тот, кто вошел, не обрадовался встрече с первой живой душой. Наоборот, он понял, что вовлечен в жестокую игру. Приглядевшись повнимательнее к календарям, он увидел нелепые числа, обозначавшие года. И, конечно, не стоило задумываться над летоисчислением.
Увидев вновь прибывшего, лодочник выбросил косточку и вытер руки о засаленную футболку с изображением ребенка, стоящего в манеже, и надписью «Одной ногой в могиле». Затем спросил:
– Готов, приятель?
– К чему? – Он не только улавливал, но и передавал «образы» звуков. Это была
– А, понятно. Хочешь все знать наперед, да? Извини, на этот раз ничего не выйдет. Или поплыли, или проваливай.
– Что там, на другом берегу?
Лодочник ухмыльнулся:
– Дурацкий вопрос, дружище, тебе не кажется? Откуда мне знать!
Или ты думаешь, что кто-нибудь возвращается только для того, чтобы потрепаться со мной?
– Но хоть что-нибудь ты видел?
– Ни черта я не видел. Если хочешь услышать мое мнение, то там и нет ни черта.
– Совсем?
– Совсем.
– А ты здесь зачем?
– Чтобы придурки вроде тебя надоедали мне своими вопросами.
– Тогда последний вопрос: зачем они переправлялись?
– Чтобы превратиться в ничто. Чтобы перестать быть. Но, сдается мне, это удовольствие доступно далеко не всем. Только не говори, что тебе нечего терять, иначе ты не торчал бы тут, как Буриданов осел. И учти: возврата не будет. Я перевожу только в одну сторону.
– Теперь мне некуда спешить.
– Это верно. Но ты придешь сюда раньше, чем думаешь.
– Что-то мне расхотелось переправляться.
Лодочник смотрел на него чуть ли не с жалостью.
– Куда ты денешься? Погуляешь еще немного – и созреешь. Ты не первый и не последний.
Неприкаянному захотелось убить мерзавца. Но это было абсолютно нереализуемое побуждение. Он мог лишь душить пустоту терявшими форму размытыми пальцами.
– Дерьмо, – бросил он.
– Ага, – охотно согласился лодочник. – Оно и есть. Поэтому не утону, сколько бы ни выпил всякой дряни. Но тебе, приятель, на ту сторону без меня никак не перебраться. Для вашего брата здешний ветер попутным не бывает.
Лодочник сказал правду.
Неприкаянный убедился в том, что «ветер» никогда не бывает попутным. Ему не удалось даже войти в воду, манившую непроницаемой чернотой небытия. Потом он скитался под небесами без Бога по кругам остывшей преисподней. Запас страданий оказался неисчерпаем. Он пытался хоть как-то соотнести время, прожитое ТАМ, и проведенное тут. Да и можно ли было назвать «временем» ту зыбкую слякоть, в которую он погружался, ту трясину, в которой увяз, ту глушь, в которой не рождались даже вопли отчаяния? Ему казалось, что прошли столетия. Кое-какие вещи старели, разрушались, истлевали; неощутимый поток проносил их мимо, превращая в свидетельства утраты; кое в чем еще сохранялась причинно-следственная связь. Но все это были лишь жалкие осколки потерянного,
Неприкаянный отправлялся на поиски других городов. Расстояния не имели значения. Везде он видел одно и то же. Сила, носившая бесплодное семя, гнала его куда угодно, только не позволяла утонуть в ТОЙ реке. И даже единственная лодка была недоступна. Он пересек множество других рек, но не находил покоя на их берегах. Он угодил в какую-то дьявольскую ловушку. Избавиться от проклятия можно было лишь в одном месте. Это напоминало прижизненные поиски смысла, только теперь смыслом сделалось небытие.
Он снова и снова возвращался в те места, где прошло его детство, но не находил утешения. Он чувствовал себя шлюхой, жаждущей невинности. Он побывал в доме, где жила его возлюбленная, в ее саду, где когда-то цвели тюльпаны, в беседке, увитой диким виноградом…
Серые тюльпаны на фоне серой земли. Цвет вытек из них, как из его вскрытых вен вытекла кровь. Серые виноградные листья были словно ладони без пальцев, прижатые к запотевшему стеклу. Виноградины, забытые на столе. Высохшие сосцы старух…
Вино, разлитое в бутылки, стало чернилами. Он тщетно пытался писать на черной бумаге; ничего не осталось от его стихов.
Мохнатые и серые, будто тоже припорошенные прахом, ночные бабочки пролетали сквозь него…
Возвращение? сон? насилие над памятью? – все это было безмолвным рыданием, неутолимой тоской…
Тысячелетия спустя он вернулся к ТОЙ реке. От города остались руины, но набережная и лодочная станция уцелели в почти прежнем виде. Противоположный берег был все так же затянут туманом.
На этот раз лодочник пил пиво и смотрел по телевизору репортаж о похоронах фараона. Увидев Неприкаянного, он осклабился, достал купюру из правого кармана брюк и переложил ее в левый. «Я выиграл», – сообщил он куда-то в пустоту, а затем взял стоявшие в углу весла, вышел на причал и отвязал лодку.
Переправлялись молча. По мере погружения в туман покинутый берег исчезал из виду, а темнота становилась все более плотной. Наконец она сделалась абсолютной, а лодочник еще некоторое время греб вслепую, раздвигая веслами сгустившийся тлен. Затем, в какой-то момент тьма подхватила Неприкаянного и утащила его в своей пасти. Пропала лодка, пропала река, пропало все.
И вот тогда, среди теперь уже ничем не прикрытой пустоты, его настигла простая истина: тому, у кого не было подлинной жизни, не суждено и умереть. Это оказалось ужаснее, чем он мог представить. Он был лишен единственного подлинного утешения: знать, что когда-нибудь все пройдет.
Он сам проклял себя и приговорил к вечности. Но не к изменению и беспредельности сверкающих в воображении миров, а к беспредельному страданию и вечному изгнанию в измерение единственной тени, отброшенной кратким и случайным существованием.