Непротивление
Шрифт:
Он загасил папиросу в керамической пепельнице собственноручного изготовления, взял книгу, полистал ее, нашел нужное место:
Оставь меня. Мне ложе стелет скука…
Зачем мне рай, которым грезят все?
А если грязь и низость — только мука
По где-то там сияющей красе…
— Здорово, а? Мудро сказано. В этом, понимаешь ли, лежит человеческая неудовлетворенность. Мы сами не знаем себя. Вот ты, Александр, знаешь
— Теперь стучат в окно, — подтвердил Александр. Стекло зазвенело за темной занавеской.
— Неужели Нинель?
Максим вышел на лестницу, зашлепал ногами, подымаясь по ступеням к двери, там щелкнул замок, возникли и угасли мужские голоса, и вслед за Максимом в комнату вошел рослый костлявый милиционер с полевой сумкой в опущенной руке, за ним заколыхался тощей фигуркой дворник дядя Федор, он осклабился, пропел скрипучим голосом:
— Доброго здоровьица, вечер добрый, Максим Борисыч. Участковый к вам, проведать вас…
— Здравствуйте, Максим Борисыч. Я, как всегда, не вовремя, — сказал невыразительным тоном участковый, обегая глубоко сидящими усталыми глазами комнату, вставшего с дивана Александра, и, подойдя к столу, положил сумку на папку с эскизами. — Разрешите, Максим Борисович, нарушить ваш вечерний покой, если ничего не имеете против? — прибавил он без всякого выражения, присел к столу, облокотясь и не отклоняя соучастливо утомленный взгляд от перебинтованной руки Александра. — Вижу, друг у вас раненый гостюет? Да, до сих пор раны залечиваем…
— Залечиваем. Только прошу, товарищ лейтенант Усольцев, сумкой не мять эскизы, — произнес Максим и нестеснительно сдвинул полевую сумку с папки. — Я к вашим услугам. Но, если мне не изменяет память, вы месяц назад были у меня.
— Были, были. — Дядя Федор обнаружил ухмылкой пустоту во рту и притерся ягодицами к затерханному сиденью кресла. — Тогда-сь ваш приятель в подвыпивших настроениях вместо футбола мусорную урну по двору в час ночи зачал гонять. Всех жильцов разбудил и перепужал, а мне оскорблениев полный мешок насыпал. Жандар, кричал, людям повеселиться не даю… и всякие заборные слова. У вас он водочку кушал, от вас в непотребстве выходил. Очень вы тогда шумели, дом ходуном…
— Помню: студент Степанов, ваш однокурсник, — сказал участковый. — Из Строгановского училища. Вел себя недостойно студента и гражданина. Отсидел в милиции, оштрафован.
— Прекрасный парень и талантливый студент, — не согласился Максим. — А шумели по поводу моего дня рождения.
Участковый снял фуражку, положил ее рядом с сумкой на стол. Левая щека его сдвинулась, он вобрал воздух, издал свистящий звук, как если бы зуб болел, и сдвинул плотно губы. У него были подстриженные под полубокс волосы, изжелта-серое впалощекое лицо, узловатые руки с крепкими пальцами.
— Продолжаете все праздновать, Максим Борисович? — спросил он и пощелкал ногтем по бутылке, не убранной Максимом. — Там гуляют, — он указал на потолок, где не смолкал
Он поцыкал больным зубом. Максим между прочим поинтересовался:
— Что вас привело ко мне, товарищ участковый? Рад видеть дядю Федора и вас, но… что-то не так?
Усольцев глянул на Максима, в глубоко посаженных неулыбчивых его глазах появилась жесткая стылость.
— Я к вам по дороге. У инженера Киселева по вызову был. Решил и к вам на огонек заглянуть. Хотел вопрос вам задать: все так же картинки рисуете и на рынках продаете, Максим Борисович?
— Рисую и продаю. Кроме того — керамику. Поломанную мебель реставрирую. Иногда удачно, иногда нет. Как-никак, а добавок к стипендии.
Усольцев неудовлетворенно поцарапал ногтем козырек своей выгоревшей фуражки.
— По спекулятивным ценам? В комиссионный не сдаете? Не тот резон? Глядите, за спекуляцию привлекут…
— Совершенно верно, товарищ Усольцев! — подтвердил Максим в неумеренном восторге. — На рынке деру по сто тысяч за пейзажик, пятьдесят за кувшин! Богат, как Ротшильд! Стены моего дворца сделаны из золота и алмазов вперемежку с платиной. Вглядитесь внимательней, товарищ участковый, и вы увидите — червонный и алмазный блеск!
Усольцев омраченно выговорил:
— Хахачки все, хахачки, Максим Борисович. Своему папаше в актерстве подражаете. Да таланту у вас нет. Папашиного-то. Характер у вас чересчур вольный. Себя не контролируете. Что хотите, то и выпендриваете. Хотите, торгуете на рынке, хотите — самогон с дружками пьете и всем жильцам покой нарушаете, хотите, с врагами советского народа, то есть с немецкими пленными, странные беседы ведете. В обществе вашего гостя. Персональное, конечно, дело, с кем и как разговаривать, но в данное время непатриотично, скажу прямо. Я четыре года от звонка до звонка на войне протрубил, видел их зверства своими глазами. На нюх их за версту чувствую. Ох, Максим Борисович, язычок у вас, одно, другое, третье, так и на кривую дорожку свернуть недолго. А вы — хахачки! Легкомысленно! Смотрите, смотрите… В моей обязанности предотвратить проступок, упредить противозаконные нарушения граждан на вверенном мне участке. Это моя обязанность, мой долг перед родиной, Максим Борисович!
— Перед родиной? Противозаконные нарушения? От ваших угроз и наставлений рассмеется даже камень, — сказал Максим нейтральным голосом. — Моя совесть чиста, товарищ лейтенант, как песнь жаворонка. Как слезинка соловья. Чем я так вам обязан за ваше милостивое посещение? Земная глупость достойна наказания, что и есть справедливость. Считаете, я сделал какую-то глупость, — наказывайте. Не совершил преступления — осло-бо-ни-те от казенных нравоучений. — Максим втиснул пальцы меж пальцев и вскинул руки к пейзажу на стене, как к иконе. — Я идейный студент, я кандидат в члены вэлкээсэм!