Непрямое говорение
Шрифт:
Подробно о смехе и серьезности у Бахтина см. § «Разновидности тональности по оси \'смех/страх\'» и § «Диапазон тональности»; см. также «Двуголосие в соотношении с монологизмом и полифонией»; об иронии, благоговении и др. – см. наши комментарии к шестому тому собр. соч. Бахтина.
319
Дэвидсон Д. Что означают метафоры//Теория метафоры. М., 1990. С. 173–193.
320
См. емкое описание этой позиции у Ж. Женетта: «В наши дни буквальность языка представляется как подлинная сущность поэзии, и ничто так не противоречит подобному ее восприятию, как идея возможного толкования текста, допущение какого-либо зазора между буквой и смыслом… Так же воспринимается и знаменитая гневная реплика Бретона по поводу чьей-то перифразы
321
Деррида Ж. Голос и феномен (раздел «Форма и значение, замечание по поводу феноменологии языка»).
322
Эта позиция поддерживается многими, в частности, П. Рикером, говорящим фактически то же – с той, правда, разницей (причины которой не место здесь определять), что в качестве несемантизуемого, неподдающегося «непосредственному выражению», но только косвенному, понимается не «смысл», как предлагается здесь, а некоторые «аспекты нашего бытия-в-мире» (Время и рассказ. Т. 1. М.; СПб., 2000. С. 98).
323
Женетт Ж. Фигуры. Т. 2. С. 37.
324
Здесь «действует» вполне определенная подразумеваемая ноэтическая ситуация непосредственного чувственного восприятия; если же наблюдатель вдали и не видит звенящего колокольчика, он и не назовет его позвякивание овальным. Но и он тоже может назвать его не только тихим или приглушенным, но и «стрекозиным» или «чайным» позвякиванием, и это тоже будет наложение двух ноэс – но уже двух разных слуховых ноэс при опущении одной из ноэм.
325
Ср. интерпретацию Женетта: «позвякивание может быть овальным и позолоченным, разумеется, только потому, что таковым является сам колокольчик, но здесь, как и везде, объяснение не несет за собой понимания; несмотря на свое происхождение предикат „овальный“ или „позолоченный“ относится к „позвякиванию“, и в силу неизбежного смешения эта характеристика интерпретируется не как перенос, но как синэстезия». И далее обобщающая фраза, имеющая для нас специальный интерес: «Метонимический сдвиг не только „скрывается“, но превосходно трансформируется в метафорическую предикацию» (Там же).
326
«Какой тяжелый, темный бред! /Как эти выси мутно-лунны! /Касаться скрипки столько лет /И не узнать при свете струны! /Кому ж нас надо? Кто зажег /Два желтых лика, два унылых… /И вдруг почувствовал смычок, / Что кто-то взял и кто-то слил их. / „О, как давно! Сквозь эту тьму / Скажи одно: ты та ли, та ли?“ /И струны ластились к нему, / Звеня, но, ластясь, трепетали. / „Не правдаль, больше никогда / Мы не расстанемся? довольно?.“ / И скрипка отвечала да, /Но сердцу скрипки было больно. / Смычок все понял, он затих, /А в скрипке эхо все держалось… /И было мукою для них, / Что людям музыкой казалось. /Но человек не погасил /До утра свеч… И струны пели… /Лишь солнце их нашло без сил /На черном бархате постели».
327
См. у Делеза: «Монтаж; проходит через соединения, купюры <т. е. опущения) и ложные соединения <т. е. сращения)…» (ДелезЖ. Кино. М., 2004. С. 74).
328
Эйзенштейн С. Метод. Т. 2. М., 2002. С. 386.
329
Вместе с тем по другим параметрам идеи Шпета были близки тому направлению, которое связано с именами Вяч. Иванова, А. Лосева и М. Бахтина. Шпет, в частности, поддерживал символизм, причем в версии, близкой не только к А. Белому, который часто фигурирует в его текстах, но и к Вяч. Иванову: «Символизм явился для формальной защиты и для восстановления прав искусства… Новое рождение поджидает ветхую смерть. Смерть – взрыв, революция, разрушение. Рождение – тишина, покой, единственный и неустойчивый миг равновесия, после которого начинается рост, напряжение,
330
См. комментарии В. И. Молчанова к письмам Гуссерля к Шпету (№ 3): «Речь идет о том, что, с точки зрения Шпета, анализ ноэмы не позволяет нам достигнуть „самого предмета“. Ноэма – это совокупность модусов данности предмета, это значение предмета, как оно конструируется сознанием, но не смысл, который, по Шпету, присущ самому предмету. В этом отношении можно утверждать, что разъяснения Гуссерля не удовлетворили Шпета, который опубликовал свою книгу (Шпет Г. Явление и смысл. М., 1914) спустя два месяца после написания Гуссерлем этого письма (неизвестно, впрочем, когда письмо получено). Предисловие к книге Шпета датировано 15-м мая 1914 года…О возражениях Шпета см. Явление и смысл, с. 185–214».
331
Для краткости оставляем в стороне синсемантическую функцию слова у Шпета. «Синсематики» Шпета – это служебные формы слова, «потерявшие самостоятельный смысл, но „осмысленные“ в другом значении: в значении примет, указывающих на отношения, так сказать, внутри смысла, внутри содержания и его собственных логических, синтаксических и онтологических форм. В интересах ясности различения и во избежание указанной эквивокации слова „смысл“ <т. е. семантики и синсемантики> следует тщательно наблюдать за тем, идет речь о самодовлеющей звуковой форме самого значения (смысла) или о служебно-грамматическом значении (роли) этой формы» (Эстетические фрагменты).
332
«Слово есть prima facie сообщение», «сообщение – условие общения», основная и фундаментальная функция слова – «семантическая» (Эстетические фрагменты).
333
На фоне основной – «семантической» – функции, экспрессивная функция оценивается Шпетом как производная, вторичная, надстраивающаяся и несущая то, что непосредственно для сообщения (смысла) не значимо: «Нужно… всегда тщательно различать предметную природу фундирующего грунта от фундируемых наслоений, природу слова как выражения объективного смысла, мысли, как сообщения того, что в нем выполняет его прямое „назначение“… от экспрессивной роли слова… от субъективных реакций на объективный смысл…» (Эстетические фрагменты).
334
«В русской литературе об оценке как о созначении слова говорит Г. Шпет. Для него характерно резкое разделение предметного значения и оценивающего созначения, которые он помещает в разные сферы действительности. Такой разрыв между предметным значением и оценкой совершенно недопустим и основанна том, что не замечаются более глубокие функции оценки в речи. Предметное значение формируется оценкой…» (СЖСП, 117).
335
«Кстати, быть может, и философы тогда скорее прикончат свой спор о том, куда бы приткнуть „представления“ в мышлении и познании. Ограничимся здесь заявлением, что если представление есть идея, мысль, то оно и есть мысль, т. е. то самое, что составляет мышление, и его второе имя есть только псевдоним… Если же представление не есть мысль, а что-то другое, то ему и не следует путаться там, где идет разговор о мысли. На этом основании, слушая сообщение N, пока мы не перестали и не хотим перестать интересоваться смыслом того, что он говорит, какие бы у него при этом ни возникали „представления“, относящиеся к смыслу или не относящиеся, для нас они все остаются к смыслу не относящимися – если, конечно, он не сообщает прямо именно об своих представлениях, а говорит о вещах действительного мира и идеальных отношениях между ними» (Эстетические фрагменты).