Нептуну на алтарь
Шрифт:
И вот перед тем, как отправляться на вокзал и ехать в райвоенкомат, где собирали призывников, Николай пошел по дворам прощаться с дедами, которые сами не смогли к нему пожаловать. В том акте поклонения мудрости его гуртом сопровождали друзья-товарищи из литейного цеха: Тищенко Василий Степанович (Хахак), Тищенко Борис Гаврилович (Борис Заборнивский), Ермак Пантелей Григорьевич (Панько Грицкивский), наставник Тищенко Александр Васильевич. Щебетали девчата, туда-сюда сновала детвора, а Анна стояла за воротами, смотрела издали на сына и вытирала слезы.
Зашли во двор к соседу Тищенко Дмитрию Васильевичу. Жителей с фамилией Тищенко в Славгороде было много, поэтому деда Митьку, местного
— Служи честно, предано, чтобы не осрамить родной поселок, наших земляков, — наставлял Бэм.
Слушая его искренние слова, вспомнил Николай, как этот человек едва не оставил его круглым сиротой в 1947 году. И сразу подумалось, что тогда он тоже вел себя искренне. Значит, дело не только в этом, но и в справедливости, которая, как известно, величина относительная касаемо обстоятельств.
А было так. Мать Николая работала на сеялке, стояла на задней ступени и присматривала, чтобы не забился шланг, по которому поступает зерно на высев. В тот раз сеяли просо, нехитрый харч, но тогда и такого не было. Не выдержала бедная женщина, в конце дня выгребла из сошников остатки проса, собрала в узелок и тайком принесла домой. А минут через сорок к ней во двор явилась группа активистов во главе с участковым милиционером Люблянским и местным представителем НКВД.
— Куда спрятала посевной материал?
— Какой? — попробовала открутиться мать, хотя уже не до проса было — очень испугалась.
— Отдашь сама — меньше получишь, а будешь врать — получишь на всю катушку, — пригрозил энкэвэдист.
— Я сама отнесу на ток, я сама…
— Э-э, голубка, поздно. Есть сигнал и мы должны отреагировать. Так-то. Давай его сюда.
Забрали просо, забрали и мать. И судили бы, и пошли бы ее дети нищенствовать по белу свету. Ведь тогда еще был в силе Закон «Об охране социалистической собственности», принятый 7 августа 1932 года, тот самый суровый закон, по которому привлекали к ответственности даже за малейшую провинность. Так были осуждены некоторые славгородцы, живущие на их краю. Например, в 1933 году Федора Алексеевна Бараненко получила пять лет принудительных работ за горсть колосков и отбывала наказание на Дальнем Востоке. Она всем говорила, что была на каторге. Правда, не все с бабой Федорой было понятно и гладко — явно, ее преступление тянуло на больше, но спасла многодетность. А вот ее мужу Бараненко Семену Ивановичу на том же процессе дали десять лет, тем не менее он отбывал срок поблизости от дома. Судили и Бараненко Степаниду Федотовну. В пору беременности она очень голодала, вот и насобирала на скошенном поле колосков, чтобы хоть зерно пожевать перед сном. Дали ей за это полтора года. После вынесения приговора, когда пришло время ребенку появиться на свет, ее отпустили домой. И хотя новорожденный почти сразу умер, в тюрьму женщину больше не забрали, видимо, скостили срок, а она по дремучести своей этого даже не поняла и считала, что о ней забыли.
Но тетку Анну, мать Николая, в селе знали как человека добропорядочного, незлобивого, трудящегося. Врагов она не имела, в политику не лезла, в бандах не состояла, не воровала, не убивала, не поджигала, не клеветала. А то, что голод заставил искать пропитание, так это что же… Одним словом, пошли тогда соседи к представителю НКВД просить за нее, не побоялись.
— Смилуйся, добрый человек, она же двойная вдова: первый муж, отец Николая, погиб на работе в колхозе, а второго, отца Раи и Алима, немцы расстреляли. Трое сирот останется, трое невинных душ народ потеряет, — уговаривали они энкэвэдиста, удерживающего Анну в каталажке.
Убедили-таки, отпустил он задержанную. И еще хорошо, что тем ходатаям ничего не было, никогда он не припомнил им такой смелости.
А
— Когда шла домой, встретила только его, паразита, больше никто меня с тем узелком не видел, — призналась Николаю, возвратившись домой после ареста. — Вот что за человек, скажи?
— Да Бог ему судья, — ответил Николай. — Давайте забудем все, как страшный сон.
Так и сделали, постарались забыть тот случай. Поэтому имена своих спасителей боялись узнавать да спрашивать. А потом прошло время, жизнь повернула на лучшее, все злое и тяжелое укрыла непрозрачная пелена забвения.
…От деда Митьки Николай с группой друзей повернул на Степную улицу.
— Наши воевали на фронте ого-го как! — кричал глуховатый дед Баран, Иван Иванович Бараненко. — Глянь вон, — показал куда-то в небо, — на бывших танкистов: Ивана Крохмаля и присутствующего здесь твоего друга Пантелея Грицкивского, который не даст соврать. Я же не выдумываю, истинно — с орденами эти молодцы вернулись домой. А вот еще, — теперь ткнул скрюченным пальцем в сторону усадьбы Бориса Николенко, — возьми Бориса, орденоносного разведчика, насквозь прошитого немецкими пулями. На него домой похоронка пришла, а он выжил. И не просто выжил, а долг свой выполнил сполна. Все они — орлы, герои! И ты чтобы такички [1] . Не подводи наших, парень.
1
Такички — так же, по данному образцу.
Борис Павлович Николенко, мой отец, после войны и в старости
— Все может случиться, сынок, — положил Николаю на плечи загрубевшие от работы руки дядя Семен, материн брат. — Но никогда не теряй человеческого достоинства, будь мужественным. Люди не любят слабых, не прощают им того, что могут простить сильному. Значит, держись там.
Было 8 мая 1951 года — канун очередной годовщины Великой Победы. Славгородцы еще хорошо помнили войну, страшное тяжелое время, поэтому провожали своих односельчан в армию, как на трудное испытание, и при этом благословляли на добрую судьбу.
— Подрастешь там, возмужаешь, станешь настоящим человеком, приобретешь знания и практический опыт, получишь путевку в жизнь, — наставляла и мать. Успокаивала его или в самом деле так думала, но слышать такие слова Николаю было приятно. — А мы будем ждать тебя. Может, даст Бог, в отпуск приедешь.
Николай в ответных словах обещал, что будет служить, как полагается, не предаст традиции отцов и дедов. Никому, дескать, не будет стыдно за него, наоборот, в Славгороде будут гордиться тем, что он здесь вырос и жил.
И вот родное гнездо, соседи, друзья и весь Славгород остались позади. Николай вдруг понял, что уже никогда не увидит их такими, какими оставляет. Глиняная родительская хата осядет еще больше, постареет мать, подрастут ребятишки, даже любимый сад, такой густой и плодоносный, станет без него другим. А самое страшное, что кого-то из знакомых уже и живыми не будет, когда он вернется. Пять лет — это очень долго. Он понял, почему мама так тоскливо смотрела ему вслед — она знала разлуки, она опять переживала одну из них.