Нерасторжимая связь
Шрифт:
– Иногда мне по-настоящему нравится, что нас объединяют не только постельные "охи" и "ахи". Может, нам стоит сблизиться сильнее?
– Не понял.
– У нас нет ничего общего, - пояснила она.
– Вообще ничего. Мы разные до мозга костей. Оба охотимся за фактами, но из совершенно разных побуждений. Ты пользуешься фактами просто для поиска истины.
– А ты?
Она улыбнулась:
– Сразу и не скажешь. Хороший журналист не просто описывает происходящее. Он передает и собственные впечатления - а они могут идти вразрез с фактами. В общем...
– Интересно, возникали ли подобные
– Наверняка. И разобраться в них было непросто. Кстати, это двое мужчин, две женщины или разнополые близнецы?
– Разве я не сказал?
– искренне изумился Муленберг.
– Нет, - ответила Баджи.
Он открыл было рот, но не успел ничего сказать. Помешал вопль.
***
Он донесся и снизу, и снаружи, и отовсюду, и ниоткуда - из мира, которому нет названия. Он обволок их, проник в их души, наполнил и пространство, и время. Он казался отголоском их собственного первородного крика, который они издали, потеряв, как и все мы, тепло материнской утробы, вырвавшись в неуютный мир. В нем слышалась боль - отчасти из-за утраты, отчасти из-за лихорадочного осознания нестерпимого великолепия жизни. Долго ли он длился, понять было нельзя. Наконец он стих, боль отступила, но сколько еще после этого время стояло как зачарованное, они не знали.
Муленберг вдруг ощутил, как ноют икры и мышцы спины. Они недвусмысленно жаловались на усталость. Он осознал это и дал им отдохнуть - сел. Тогда рука Баджи вытянулась. Муленберг опустил глаза и увидел, что девушка вцепилась ему в предплечье. Тут и она пришла в себя, отпустила его, оставив на коже красные пятна - поутру они превратятся в синяки.
– Вот какой он, этот вопль, - сказала наконец Баджи.
– В парке раздался точно такой же. Дважды его выдержит не всякий...
Только теперь Муленберг нашел в себе силы разглядеть ее лицо; на нем, белом как полотно, едва выделялись бескровные губы. Муленберг вскочил.
– Как, опять?!
И потащил Баджи в коридор.
– Неужели ты не понимаешь?
– воскликнул он в ответ на ее немой вопрос. Это случилось снова! Такое просто немыслимо, и все же...
– Ты уверен что это не...
– Баджи кивнула в сторону покойницкой.
– Не городи чушь, - хмыкнул Муленберг.
– Они - мертвее мертвого.
– Он подтолкнул ее к ступенькам.
Там царил полумрак. Лаборатория находилась в захудалом административном здании, тусклые лампочки над лестницей висели только на нечетных этажах. Баджи и Муленберг почти ощупью пробирались мимо разношерстных заведений нотариальной конторы, фабрики игрушек и импортно-экспортной фирмы, единственным товаром которой служили телефонные звонки. В здании не было ни души, редкие плафоны под потолком едва теплились. Да и тишина стояла подстать потемкам - непроницаемая, как глухой ночью. Гробовая.
***
Наконец они спрыгнули с каменных ступенек на мостовую и остановились, сгорая от любопытства, но побаиваясь оглядеться. Впрочем, опасаться не стоило. Улица пустовала: одинокий фонарь, приглушенный звук автомобильного клаксона за углом... Тихонько щелкнуло реле светофора и никому не нужное изумрудное ожерелье огней сменилось столь же бесполезным в этот час рубиновым.
–
– Нет, - уперлась Баджи, - Я с тобой.
– Ладно, - согласился Муленберг, да так легко, что сам себе удивился. Они добежали до угла. Улица была пуста. Редкие машины стояли у обочины, одна припарковывалась, но никто не уезжал.
– Куда теперь?
– спросила Баджи.
Муленберг молчал, обдумывая ответ. Баджи терпеливо ждала, а он прислушивался к далеким звукам, из которых и соткана ночная тишина. Вдруг он сказал:
– Спокойной ночи, Баджи.
– Спокойной.., о чем ты!?
Оп отмахнулся:
– Пошли-ка лучше по домам.
– А как же?..
– Устал я, - признался Муленберг.
– И вымотался. Этот вопль все жилы из меня вытянул, да и по лестницам скакать я не мастак. В этом уравнении слишком много неизвестных, с наскока его не решить. Так что пойдем спать.
– Ну Мули...
– Понимаю, - ответил он вздохнув.
– Ты печешься о своем репортаже. Клянусь тебе, Баджи, ты получишь эксклюзивное интервью, как только мне будет что сказать.
Она внимательно оглядела его лицо в тусклом свете фонаря и удовлетворенно кивнула.
– Хорошо, Мули. Больше не стану на тебя наседать. Позвонишь?
– Обязательно.
Он поглядел ей вслед и подумал: "Хороша!". Потом спросил себя, почему она вдруг заговорила о том, что им нужно сильнее сблизиться. Раньше такое ее не волновало. Впрочем, в этой мысли что-то есть. Когда берешь нечто, называемое обтекаемым словом "все", подчас кажется, что ты получил не так уж много... Пожав плечами, Муленберг двинулся назад, к лаборатории, размышляя о морфологии, тератологии и случаях, когда чудовище, получившееся в результате ошибки природы, может ужиться с чудовищем, созданным по злому умыслу.
Внезапно он заметил свет. Мерцающий, мягкий, теплый. Муленберг остановился и задрал голову. Свет лился из окна четвертого этажа. Оранжево-желтый, но с ярчайшим голубым оттенком. Красивый, но.., это полыхала лаборатория. Вернее, покойницкая.
Муленберг застонал. Потом решил поберечь силы. Они еще понадобятся - в лаборатории.
Добравшись до двери покойницкой, он распахнул ее. В лабораторию выметнуло облако горячего дыма. Муленберг захлопнул створку, сорвал с вешалки халат и намочил его под краном в умывальнике. Потом вытащил из шкафа два ценных огнетушителя, закутал лицо и шею халатом, сунул огнетушители под мышку и снял со стены еще один - насосного типа.
Потом, уже не торопясь, он вскочил на подоконник, вытянулся в струнку и поглядел сквозь материю поверх облака дыма. Спрыгнул на пол, пригнулся, заглянул под дым. Удовлетворенно выпрямился, нацелил огнетушители - один прямо, другой вправо и вниз - и исчез в дыму, держа третий огнетушитель наготове.
Когда Муленберг вбежал в покойницкую, там что-то завыло, волна горячего воздуха ударила его в грудь, словно живая, и ушла в лабораторию. Дым немного рассеялся, и оказалось, что Муленберг стоит, задыхаясь, у стены близ рубильника. Включив с его помощью метровый вентилятор в верхней фрамуге крайнего окна, Муленберг быстро избавился от остатков дыма - их вытянуло на улицу.