Неразгаданная
Шрифт:
– Итак, господа, начнем,– Дмитрий восседал за своим рабочим столом, остальные устроились кто на диване, кто вокруг стола. Присутствующих было всего семеро. К счастью, явились все приглашенные,– недавно на нашем рынке появился новый товар. Нас с Вами, поставщиков этого товара, в городе всего семеро. Причем вряд ли кто-то еще, кроме нас захочет заниматься этой позицией…
Дмитрий говорил, привычно сохраняя маску интеллигентной приветливости на лице, а мысли его то и дело пытались вырваться из объятий конференции и помчаться домой к злополучным тетрадкам. Впрочем, ответственность разговора довольно быстро заставила их прийти в нормальное сосредоточенное состояние. После сорока минут напряженного спора конкурентам таки удалось прийти к согласию, и они смогли себе позволить расслабится. Обстановка разрядилась. Дмитрий попросил принести пиво. Говорили теперь совсем на отвлеченные темы, кто-то достал припасённый коньяк. Деловая встреча потихоньку
«Тьфу!» – внезапно ругнулся кто-то в голове Дмитрия, – «Все эти «скидки», «демпинг», «договора», «лоты»… Набор умных слов, ничего на самом деле не меняющих в жизни. Как муравей… Пашешь, пашешь, зарабатываешь, а потом понимаешь, насколько всё это бессмысленно. Как же хочется иметь в жизни что-то стоящее! Настоящее! Такое, что б наполняло смыслом…»
Попав, наконец, домой, сидя в горячей ванне, Дмитрий всё никак не могу избавиться от назойливых мыслей о мизерности всего с ним в жизни происходящего. Он понимал, что психует не столько от сегодняшних дел, сколько от отсутствия реализации зародившейся идеи. Решение, наконец, сформировалось. Да, он сделает это. Дмитрий дотянулся до телефонной трубки, которую таскал с собой по всей квартире, набрал номер, и, вспомнив хохму одного из заказчиков : “У вашего шефа, что трубка к уху приросла?,” дико захохотал. С минуту, тактично не перебивая шефа, Владимир Громов выслушивал раздающееся с другого конца провода ржание, после чего, не выдержав, все же спросил:
– Ты позвонил, чтоб посмешить меня, Дим?
– Нет, извини, скорее, чтоб расстроить. Мне нужно найти где-нибудь хорошего частного детектива.
– Чего? Ты в своем уме? У тебя серьезные неприятности?
– Нет, просто очень хочется найти одного человечка.
– Но, Дим…
– Не канючь. Мне нужен сыщик. И я не хочу давать тебе объяснений.
Володя смирился с решением шефа, пообещал всё уладить и сменил тему.
– Ты знаешь, чем закончилось дело с пожарниками?
– Ну?
– Они, поняв, что штраф им с нас ни за что не стребовать, решили заставить меня купить у них книги по пожарной безопасности. Закончились переговоры тем, что они оставили книги мне почитать, и по-моему больше никогда не придут…
– Молодец, хвалю!!!
Володя помолчал, после чего таинственным шепотом изрек:
– Слушай, у нас тут завтра намечается общественная программа. Ну, пьянка, если проще… Как ты на это смотришь? Вас с Сашей все будут очень ждать.
– Отрицательно. У Саши очень много работы, а без нее мне совсем не хочется идти,– не задумываясь, солгал Дмитрий, и, оставив озадаченного друга в недоумении, отключился. Тщательно вытерев руки, Дмитрий схватился за предусмотрительно взятые с собой в ванну тетради. Обычные, школьные в количестве пяти штук, являющиеся на самом деле давними дневниковыми записями неизвестной Дмитрию особы. Нашёл Дмитрий их абсолютно случайно, с первых же строк поверил в их подлинность – так не мог писать фантазёр, текст без сомнения описывал реальные события, и увлёкся написанным, до того, что вот, теперь решил во что бы то ни стало разыскать автора. Дмитрий на секунду задержал взгляд на обложке первой тетради. Он закрыл глаза, и попытался представить, все, описанное на этих листочках, с самого начала:
Девочка-подросток, несуразная, с длинными худыми руками, с вечно взъерошенной коротко стриженной ярко-рыжей шевелюрой, с маленькими, но очень живыми и выразительными карими глазами окантованными короткими густыми ресницами, слишком черными для шатенки. Вся ее жизнь состояла сейчас из противоречий: она жила в центре окраины, у нее было все, кроме того, что нужно, она боготворила красоту своего маленького северного городка, лелея мечту уехать отсюда, у нее были любящие родители, но девочка чувствовала себя одинокой. Родилась она четырнадцать лет назад в большом городе Харькове у совсем недавно вышедших из подросткового возраста родителей. Нелепые истории преследовали девочку с того самого момента.
– Когда я узнала, что ты не мальчик,– любила рассказывать Рите мама,– я так плакала, так плакала. Все-таки мальчикам жить на свете проще…
– Ну и оставила бы меня там, а себе взяла мальчика,– Рита, не понимая шутки, всегда обижалась на эти слова.
– Глупая, ведь ты же от этого мальчиком бы не стала! – смеялась мама, – А оставить тебя в роддоме мне действительно предлагали.
– Это еще как?
– Приходит ко мне медсестра и первый раз приносит тебя на кормежку. Я смотрю, а на все лицо
– Видишь, я еще едва родилась, а судьба меня уже подводила к независимости, если б ты от меня отказалась, я бы с детства стала самостоятельной.
– Ты все про свое… А почему бы этот случай не подвести под другую тематику, типа эх ты, даже родилась в дерьме!
– Мама! – конфузилась Рита, – Ну вечно ты всё опростоволосишь…
Такие диалоги в семье Морских были довольно частыми. С самого появления дочери на свет, мать уже считала ее равной. Как поняла Рита позже, мама просто была очень одиноким человеком, посему дочь для нее, так уж вышло, стала не просто ребенком, а единственным другом. Мама была очень веселой, но строгой и жесткой. Очень умной, отчего страдала. Рита в детстве на стандартный вопрос, “кто твоя лучшая подруга?” абсолютно честно отвечала – мама.
Первая Ритина встреча с отцом произошла в комнате коммунальной квартиры, где тогда жили Морские. Папа не вместился в соседский москвич, снаряженный всеми необходимыми для встречи новорожденной родственниками. Сергея – так звали отца – почему-то в состав этих родственников не включили. И он, в тайне радуясь возможности побыть хоть секунду одному, дожидался жену с ребенком дома, успев за это время обзвонить половину города и пригласить посмотреть на ребенка. Как ни странно, но на это приглашение почему-то откликнулись все друзья сразу, хотя обычно, по статистике, которую вели молодожены, на приглашение из всех обзвоненных откликалось лишь 30 % . Ирина – так звали Ритину маму – замученная советами родственников, прибыла домой. Там она обнаружила обильное месиво из доброжелательных дружеских лиц. В тот момент ей захотелось застрелить мужа. Но деваться было некуда, пришлось всех размещать (это в одной-то комнате), самой напрашиваться к соседке во вторую и периодически присоединяться к бурному разговору гостей, оставляя спящего ребенка одного. Этот вечер чуть не стал для Риты последним. Семилетняя соседская Ленка, заметив что в квартире появился еще один ребенок, справедливо рассудила, что ни конфет соседа-Федора, ни игрушечных машинок тети Иры на двоих ну никак не хватит. Поэтому, когда тетя Ира в очередной раз выбежала к гостям, оставив свой драгоценный сверток в одиночестве, Ленка схватила эту виновницу торжества и, на цыпочках выйдя из квартиры, направилась к мусоропроводу – выкидывать. В последний момент Лена на секунду остановилась, потому как сверток вдруг начал возмущенно кричать. Этот крик спас Рите жизнь, ибо на него срочно примчалась толпа гостей, которые, отобрав кричащего ребенка у малолетней убийцы, передали его на руки ошарашено молчавшим родителям.
Прошло три года. Рита оказалась ребенком непоседливым и взбалмошным. Она требовала игр, когда все нормальные младенцы еще спят сутками. Отказывалась отпускать мать от себя хоть на шаг. О том времени Рита хорошо знала по маминым рассказам.
– Я тебе рассказывала, как ты первый раз в садик пошла?
– Не-а.
– Ну, конечно! Рассказывала миллион раз, ты просто не помнишь.
– Ну, мамочка, ну еще разочек расскажи… А то я буду петь,– природа помимо всех остальных недостатков щедро наградила Риту полным отсутствием слуха, что давало маме Ире, закончившей в свое время музыкальную школу, все основания не переносить пения дочери. Рита умела этим пользоваться. И вымогала легко вымогала любые сказки и истории.
– Вот шантажистка! – фыркала мама, но смирялась, – Ну слушай. Тебе два годика, Маленькая такая, хорошенькая, уже с манией величия, но еще без твоего нынешнего презрительного отношения к сверстникам.
– Неправда, я всех их очень уважаю, просто мне с ними скучно, я другая…
– Ну, вот я и говорю, без мыслей о собственной исключительности. В общем, с детками во дворе ты играла с удовольствием. Привожу тебя в группу, до этого неделю проводила воспитательные беседы, на тему “Садик – это хорошо”. Ты очень положительно настроена, с деловым видом проходишь, садишься на свободный стульчик. Воспитательница меня мягко выставляет. Ну, я – все-таки мой кусочек там чего-то вытворяет – бегу к окну (слава богу, первый этаж). Смотрю, у вас завтрак. Молоко, печенье и каша. Тебя посадили за столик с еще четырьмя детками. Они, видимо, к садику привыкшие, сидят усердно кушают. Ты огляделась и сделала какие-то абсолютно неверные выводы о всеобщей свободе. Поэтому взяла свою тарелку и, поровну разделив ее содержимое на четыре части, разложила свою кашу по соседским тарелкам. Детки тебе, кажется, даже спасибо сказали. И только я подумала “какая моя девочка добрая-то”, как смотрю, ты все печенье со стола собрала, и, пока дети разделывались с кашей, съела, еще и два чужих чая выпила. Ну, думаю, раз так, то можно идти на работу, ты явно в обиду себя давать не собираешься…