Неразрешимое бремя
Шрифт:
— А знаете, рыжий цвет вам даже к лицу…
Он прикрыл глаза на пару секунд, потом сорвал с себя парик и швырнул его на пол:
— Священнослужителя запрещено носить подобные вещи, и вам это должно быть прекрасно известно. Я не собираюсь позориться, как бы вам этого не хотелось!
Вот упрямец. Я подняла парик и брошенные вещи, развернула его к зеркалу и кивнула на его отражение:
— Господин инквизитор, — он попытался сбросить мои руки, но я крепко сжала его плечи, встала на цыпочки, чтобы быть вровень с его лицом и сказала, аккуратно подбирая каждое слово. — Я ведь о вас забочусь. Нам необходимо
— Так вы мне одолжение делаете? Вы думаете, в вашем дурацком наряде меня никто не узнает?
Я накинула на него жилет, потом развернула красавчика и объяснила, завязывая ему галстук:
— Люди в основной своей массе довольно поверхностны, глупы и невнимательны. В глаза бросаются яркость и нелепость костюма, ярко-рыжий цвет волос отвлекает внимание от лица, что делает вас практически не узнаваемым. Даже если кто-нибудь из девиц заведения госпожи Розмари и видел вас на процессе, то едва ли они узнают ваше лицо. Поверьте, все будут смотреть на ваш…
Я замялась, подыскивая слова помягче.
— Скажем так, на вашу мужественную фигуру… Поехали, мы и так по вашей милости запаздываем.
В экипаже Кысей продолжал хранить возмущенное молчание, уставившись в окно. Я разглядывала его гордый профиль и раздумывала, стоит ли спрашивать про колыбельную. Наверняка он должен знать слова, если вспомнил мотив. Я уже открыла рот, чтобы задать вопрос, как он опередил меня, нарушив хрупкую тишину:
— Это ведь вы дали яд Анне Малко? — и посмотрел на меня с нескрываемым отвращением.
Я слегка прикрыла глаза и вытянула ноги на сиденье напротив, прямо рядом с ним. Корсет ужасно жал, совсем отвыкла от его мучительного изящества.
— Я жду ответа! — красавчик раздраженно хлопнул меня по сапогу, избавляясь от неприятного соседства.
Я лениво приоткрыла глаза и насмешливо сказала:
— Понятия не имею, о чем вы говорите, — и зевнула.
Глаза инквизитора потемнели.
— Вы лжете, и даже не пытаетесь делать это хорошо. Вы толкнули бедную девушку на смерть, чтобы заполучить состояние ее матери. У вас есть хоть что-то святое?
— А-а, то есть в церковной больничке ее ждала бы счастливая и беззаботная жизнь? Особенно учитывая размеры состояния ее матери и лакомые церковные земли… Вообще-то, господин инквизитор, если бы я не согласилась помочь ей, она бы не пошла в суд. Сказать, где бы сейчас была ваша колдунья?
— Довольно! Это не оправдание. Самоубийство — тягчайший грех, проистекающий от малодушия и безверия. Своим бегством от страданий, что выпали на ее долю, она лишила себя возможности покаяния, вместо того, чтобы найти в себе силы и обратиться за помощью к Единому. А вы ей потакали! Потому что вам это было выгодно…
Я пересела на его сторону и взяла красавчика под локоть.
— Знаете, господин инквизитор, все эти глупости про грехи и веру меня мало трогают, но я честно пыталась ее отговорить. Потому что
Инквизитор отстранился, с жалостью посмотрел на меня и покачал головой.
— Тот, кто не сомневается в победе. Но Анна расписалась в собственном поражении, понимаете? Вы всерьез думаете, что она бы не нашла возможность покончить с собой в больнице? Например, просто отказавшись принимать пищу?
— Как же вам живется без веры в душе, с одной лишь ненавистью и болью? — Кысей испытующе вгляделся мне в глаза, словно действительно силился проникнуть в мои мысли.
По крыше экипажа забарабанили тяжелые капли дождя. Я вздохнула и обеспокоенно выглянула в окно, мы уже почти приехали.
Бордель с гордым названием "Бухта любви" располагался на набережной, недалеко от приличных пансионов и роскошных домов знати, занимая двухэтажное каменное здание с вычурной вывеской. Вывеска была театральная, свидетельствовавшая о том, что заведение претендует не только на удовлетворение низменных плотских желаний требовательной публики, но еще и является сосредоточием интеллектуальных удовольствий. Экипаж заехал в арку, где расторопный прислужник тут же открыл над нами широкий зонт.
— Господин инквизитор, пожалуйста, просто молчите все время, ладно? — прошептала я своему спутнику, беря его под руку. — Нам надо разузнать все, что возможно, притворившись клиентами. Не заставляйте ждать.
Оглушающий рокот ливня мгновенно смолк, стоило привратнику захлопнуть за нами двери, словно отрезав нас от внешнего мира. Навстречу нам вышла респектабельного вида пожилая дама, которая приветливо улыбнулась, окинув нас оценивающим взглядом. От ее внимательного взгляда не укрылись ни мои фамильные серьги и подвеска из розового жемчуга, ни вычурный перстень с крупным рубином, ни роскошное шифоновое платье с открытыми плечами. И конечно, модная новинка — корсет, что по карману лишь знати, была тут же отмечена и взята на карандаш. А вот мой спутник удостоился лишь мимолетного взгляда. Опытная экономка тут же поняла, кто будет платить и соответственно заказывать музыку.
— Пройдите, пожалуйста, за мной в приемную залу, — она кивнула мне, признавая мою платежеспособность, и повела нас анфиладой коридоров.
Я разглядывала убранство заведения, пряча улыбку. Провинциальная попытка имитировать дорогой столичный бордель была настолько очевидной, что умиляла до крайности. На стенах были вывешены безвкусные пикантные картины, запечатлевшие сцены совращения юных красавиц, в нишах взгляд натыкался на бездарные статуи полуобнаженных девиц, что навечно застыли в сладострастных позах, а в воздухе витал густой чувственный аромат иланг-иланга, тонкая нотка розового масла, тяжелый привкус мускуса и самую малость корицы. Пожалуй, запах был единственным достойным элементом сего заведения. Господин инквизитор остановился, на его щеках расцвел густой румянец, покрасневшие глаза были опущены вниз. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке и вдруг громко чихнул. На его лице было откровенное страдание. На запах он так реагирует, что ли?