Нереальная реальность
Шрифт:
– Господи, не оставь меня, – прошептал он.
Собрался с силами. И услышал отдаленный отзвук прекрасной музыки, которая, через миллиарды световых лет, через тысячелетия рвалась к нему. Между ними стояли преграды, океан злых сил не давал пробиться ей. Но она все‑таки пробивалась. Лаврушин уже уверенно нажал на клавишу.Три из четырех Старых Кораблей были разрушены. Их перемололи пулеметы и пушки, их раздолбали импульс‑заклинания. Разваливаясь на куски, они не ложились на землю, а погружались, грузно тонули в ней.
Но громадный флагман остался в строю. Он застыл перед главной, серой, старинной
– Умрем героями! – крикнул Конан, опуская меч на противника.
Мелодия прорвалась. Она соединилась с тем, кто вызывал ее из таких глубин, которые не в силах представить человеческое сознание. Она прошла сквозь разум вызывавшего, сквозь пальцы. Она вошла в «орган».
И из «органа» она вырвалась наружу. И ей подчинился окружающий мир. Лаврушин, закрыв глаза, играл. Пальцы его существовали сами по себе. Трудно сказать, понравилась бы эта музыка стороннему слушателю. Вряд ли. Единственный слушатель – Степан корчился от боли на полу. Он изо всех сил прижимал ладони к ушам, однако не мог заглушить звук, который продирал насквозь, бензопилой вгрызался в тело. Но все‑таки музыка была прекрасна. Хотя и создана не для того, чтобы нравится кому‑то, а для того, чтобы ломать пространство‑время. Пальцы бегали по клавишам все быстрее и быстрее – в нечеловеческом темпе. Музыка звучала все громче. Она металась под сводами. Она рвалась наружу, из «готического» зала. И она вырвалась из плена. И устремилась на свободу.– Закрывается! – закричал оставшийся на командном пункте полковник третьей мировой, глядя на экран, где было увеличенное изображение со спутника.
Фиолетовая стена провала начала распадаться. Сначала на несколько правильных частей. А потом будто налетел на нее ветер и разорвал в клочья, развеял по свету.
– Музыкант закрыл провал! – крикнул полковник, и на его глазах выступили слезы.
– Победа! – крикнул капитан‑инженер, пытаясь приблизить изображения со спутника.
– Рановато для победы… Но Цитадель они не возьмут.
На экранах было видно, как восстанавливались боевые порядки солнечных ратников. И как гнали, уничтожали, рубили нечисть.
– Я ухожу, – прошептал Лаврушин.
– Нет, рано уходишь. Не твой час. Повремени, – послышался откуда‑то справа голос Большого Японца.
Он простер руки над Лаврушиным и недвижимо застыл. И в лежащего человека начали вливаться силы. Большой Японец напаивал его своей энергией. Его ладони орошали живой водой лицо измотанного жаждой и пустынью путника. Эта вода лилась в шершавое иссохшее горло.
И вот Лаврушин приподнял голову.– Где враг? – прошептал он.
– Ушел из Цитадели, – сказал Большой Японец.
– Сам?
– Зачем сам? Мы сильно сильно помогли.
– А провал?
– Ушел тоже. Не сам. Ты очень помог.
– Надолго ушел?
– Ох, надолго. Ты очень залатал дыру. Крепко залатал. Теперь не порвется.
Лаврушин приподнялся. Его поддерживали Степан и Большой Японец. Лаврушин рухнул на стул перед «органом».
– Нам пора, – произнес он слабо.
– Куда собрался? – спросил Степан.
– Домой.
– А нужен он нам, этот дом? – с сомнением осведомился Степан.
– Нужен. Нам надо домой.
– Как? «Пианино»?
– Нет. Его мало, – пальцы Лаврушина снова легли на клавиши Органа.
Потребовался всего лишь один аккорд. И открылась дико вращающаяся воронка. Она с хлюпаньем засосала друзей…– Вы мне дом подпалите, – забеспокоился Мозг.
Он призматическими глазами смотрел, как друзья появляются из дыры в пространстве.
– Все хорошо, – махнул рукой Лаврушин, и упал на диван без сил.
– Хорошо‑то хорошо, да ничего хорошего. Шляются по ночам, – заворчал Мозг.
Лаврушин повалился на диван и проспал четырнадцать часов. И все это время Степан не отходил от него. Сам он дремал в кресле, чутко, реагируя на малейшие шумы.
Лаврушин проснулся новым человеком. Ничто в нем не напоминало, что еще недавно за ним приходила смерть и уговаривала подчиниться ей.
– Степ, я на самом деле залатал провал? – перво‑наперво осведомился Лаврушин.