Неромантичный человек
Шрифт:
— Как это «ничего»? — Маланья задумалась. — Вот! Я тебе открытку дам! Японскую! Вот так держишь: в платье. — Маланья показала ладонь. — А так, она чуть повернула ладонь, — одна срамота.
— Не надо, — отказался Мишка.
— Бери, бери, — расщедрилась Маланья. — Мне-то она зачем?
Маланья собралась было идти, но Мишка задержал её:
— Баба Маланья, у меня к тебе просьба…
— Ну.
— Если тебя спросят: когда ты шла к автобусу, Мишку видела? Говори: не видела. Трактор стоял, а его не было.
— А разве ж
— А то нет? — удивился Мишка. — Ты ещё спросила: который час, я сказал — три…
— Не помню, — созналась Маланья. — От старость — не радость. А за куртку спасибо.
Маланья повернулась и пошла.
Мишка провожал глазами свою куртку на Маланьиной спине.
— А рукава-то длинные! — крикнул Мишка.
— Это я подошью, — успокоила Маланья.
Танька сидела за швейной машинкой и строчила платье-макси из двух белых скатертей. Перед ней в обрезках лежал журнал мод. В нем была изображена японка в белом платье а-ля рюс с белыми кружевами.
Танька оглядела дело рук своих, потом подошла к кровати, присела на корточки и отодрала кружевной подзор, тяжёлый не то от пыли, не то от собственного веса. Вернулась к машинке, стала приспосабливать кружева к белому льну. В это время вошла Вероника и сообщила:
— Тань! Тебя Мишка зовёт!
Танька вышла из дома.
В небе стояла полная белая луна. А посреди двора возвышался Мишка Синицын в ватнике и с рюкзаком. Как новобранец.
— На! Пластинки ваши. Три штуки. И клещи деду Егору отдашь. Я у него брал.
Танька взяла пластинки и клещи.
— А я, значит, поехал. Пока.
— Куда это ты поехал? — удивилась Танька.
— На Землю Франца-Иосифа!
— Чего?
— На заработки. Машину куплю. Новый дом поставлю.
— А я? — тихо спросила Танька.
— Выходи за лётчика. За Валерия Ивановича.
Танька молчала.
Мишка посмотрел в её приподнятое лицо. Отвернулся. Сказал небрежно:
— Некогда мне глупостями заниматься. Мне надо деньги зарабатывать.
— Мишка… Все-таки какой же ты… — тихо, как бы дивясь своему открытию, проговорила Танька.
— Ну, какой, какой?
— Голый материалист!
— Не голый, а диалектический. Дура.
Он пошёл прочь по знакомой тропинке. А Танька осталась стоять на крыльце. И ничего не поменялось в мире. Ничего не сдвинулось. И равнодушная природа продолжала красою вечною сиять.
— А где щётка? — спросил сержант Ефимов.
Рядовой милиционер заметался в поисках и очень скоро нашёл щётку на подоконнике.
— Вот она.
— Ведь как удобно, когда вещь лежит на своём месте. Каждый подошёл, почистил сапоги, положил обратно. Другой подошёл, почистил, положил обратно. Никто времени не теряет.
В отделение милиции вошёл Мишка.
— Вот! — Мишка положил на стол бумагу.
Ефимов сел за стол, прочитал:
— "Я, Михаил Синицын, официально заявляю, что устроил преднамеренную аварию вертолёта путём
— Значит, официально заявляешь? — Ефимов пронзительно посмотрел на Мишку.
— Официально, — не сморгнул Мишка.
— А вот лётчик Журавлёв официально заявил, что авария произошла по его вине: не учёл при взлёте направления ветра. Кому верить?
— Ему! — сказал Мишка.
— А почему не тебе?
— Он старше. Ну, я пошёл. Пока!
Мишка заторопился к двери.
— Постой! — велел Ефимов. — Поди-ка сюда…
Мишка приблизился.
— Чего? — беспечно спросил он.
— А зачем ты все это написал?
— Я пошутил. — Мишка чистосердечно улыбнулся. — Неужели ты думаешь, что тыквой можно вертолёт остановить?
— Так вот, шутник, садись. Я беру тебя под стражу.
— За что? — растерялся Мишка.
— За систематическое введение в заблуждение органов общественного порядка!
На железнодорожной платформе вокзала Верхних Ямок дрались голуби.
На седьмом пути стоял состав.
Семья Канарейкиных плюс Чиж плюс Козлов из девятого "Б" с трубой в чехле прошли по перрону и остановились возле пятого вагона.
Канарейкины были принаряжены во все самое лучшее. У Николая на лацкане пиджака висели орден и четыре медали. Танька стояла в длинном белом платье а-ля рюс, с тяжёлыми кружевами. Шёлковые светлые волосы были распущены по плечам и будто дышали от ветра. Она была такая красивая, что Мишка даже не сразу её узнал. Он даже не сразу понял, что та, прежняя, Танька и эта — один и тот же человек.
Мишка, бритый наголо, выглядывал из-за будки «Соки — воды», а сержант Ефимов караулил своего заключённого.
— Ну, пошли! — предложил Ефимов. — Есть охота.
— Погоди… — попросил Мишка. — Пусть состав отойдёт.
— Ладно, — согласился Ефимов. — Тогда я пойду мороженое куплю.
Ефимов видел, как Чиж предъявил билет проводнику. Все вошли в вагон. А потом Канарейкины вышли, а Танька осталась в поезде.
Она стояла возле окна и смотрела на своих. Лялька и Вероника энергично махали руками, а Николай и дед Егор стояли спокойно.
Поезд тронулся. Женщины замахали ещё активнее. Танька заплакала, не переставая, однако, улыбаться.
Мишка почувствовал, как по щеке к носу ползёт предательская слеза. И вдруг… Не может быть… Через несколько вагонов, в конце поезда, как портрет в стеклянной раме, — рожа лётчика!
— Сто-ой! — заорал Мишка и ринулся вослед.
Поезд набирал скорость. Мишка тоже.
— А ну слазь! — кричал Мишка вслед поезду.
Но самым проворным оказался сержант Ефимов. Он поймал Мишку уже в конце платформы, ухватил его за полы пиджака, чем погасил Мишкину скорость. Однако оба они не удержались и покатились в траву с перрона.