Нерон
Шрифт:
Сонника, которую тогда называли Мирриной (имя, данное ей моряками), утомилась жизнью диктериона. Все там были рабынями, которых беотиец бил палками, если они вызывали недовольство какого-нибудь посетителя. Ей было противно получать определенные законом Солона два обола из этих мозолистых рук, которые, лаская, причиняли ей боль; в ней возбуждали отвращение люди всех стран света, низкие и грубые, которые являлись, ища наслаждения, и уходили удовлетворенные, беспрестанно сменяемые другими и другими, точно постоянная, повторяющая одинаковые настроения и однородные искания волна желаний, возбуждаемых морским уединением. Однажды ночью Сонника в последний раз посетила храм Венеры Пандемос, воздвигнутый Солоном на большой площади Пирея, и, как последнюю жертву, возложила два обола перед статуями Венеры и ее сопутницы Пифо, двумя богинями куртизанок, мимо которых она проходила много раз со своими возлюбленными, прежде чем отдаться им на берегу моря или подле большой стены, выстроенной
Она жила, как свободные, и бедные куртизанки, которых африканская молодежь за их крики называла волчицами. Вначале она проводила целые дни, ничего не евши, но считала себя счастливее своих прежних подруг порта Фаралео или пригорода Эстирона, жалких рабынь содержателей диктерионов. Теперь местом ее торговли было Церамико, обширное предместье Афин, расположенное вдоль стены между воротами Церамико и Дипиля, где находился сад Академии и намогильные памятники славных граждан, умерших за Республику. Днем сюда приходили известные гетеры или же присылали своих рабынь посмотреть, написаны ли углем их имена на стене Церамико. Афинянин, который желал обладать какой-нибудь куртизанкой, писал ее имя рядом с многочисленными предложениями, и если он нравился гетере, она под надписью обозначала время свидания. При свете солнца здесь щеголяли знаменитые куртизанки, почти обнаженные, в пурпуровых сандалиях, в цветных покровах и с венками из свежих роз на пышных волосах, припудренных золотом. Поэты, риторы, артисты и знатные горожане прогуливались по зеленым рощицам Церамико.
С наступлением ночи место прогулки наполнялось толпою женщин, несчастных и оборванных, отдающихся среди памятников великих граждан. Это была чернь афинского наслаждения, живущая на свободе и ищущая мрака: старые куртизанки, которые под покровом ночи выходили зарабатывать хлеб на то место, где в прежние времена царили могуществом своей красоты; бывшие проститутки диктерионов; рабыни, которые убегали на несколько часов из дома господина, и женщины народа, которые искали в разврате услады своей бедности. Прячась за памятниками, среди лавровых рощиц, они оставались неподвижными, как сфинксы, но как только в тишине Церамико раздавались мужские шаги, они выхолили со всех сторон, призывая окриками проходящего. Часто они убегали с безумной быстротой, узнавая сборника подати, наложенной Солоном на продажных женщин и и являющейся самым лучшим доходом Афин. В полночь, возвращающийся с пира прохожий, идя по Церемико, чувствовал вокруг себя движение, слышал вздохи невидимых существ. Поэты, смеясь, говорили, что это тени великих граждан, вздыхающих в своих глубоких могилах.
Так жила Миррина до пятнадцати лет, проводя ночь на Церамико, а день в лачуге старухи из Фессалии, которая, как и все старухи ее страны, пользовалась известностью как колдунья, помогала при разрешении от бремени, продавала куртизанкам любовные напитки и молодила лица тех, которые начинали блекнуть.
Чему только не научилась там маленькая волчица, живя подле старухи, костлявой и противной, как Парки. Она помогала ей растирать белила, которые, смешав с рыбьим жиром, сглаживали морщины лица; приготовляла муку из бобов для смазывания грудей и живота, чтобы придать гладкость коже; наполняла флакончики сурьмой, чтобы придавать блеск глазам; распускала кармин, чтобы окрашивать легкими мазками лучистые морщинки подле глаз, и с глубоким вниманием выслушивала мудрые советы, которыми старуха наставляла своих питомок, чтобы они во всем блеске показывали особенности своих совершенств и скрывали недостатки. Старая фессалийка советовала женщинам низкого роста носить обувь с толстой пробковой подошвой, а высоким — легкие сандалии и голову втягивать между плеч; она изготовляла особую пищу для худых, китовый состав для тучных; она красила сажей седые волосы, и тем, у которых были красивые зубы, говорила носить между губами миртовый стебель, советуя смеяться при малейшем слове.
Молодая девушка пользовалась доверием старой фессалийки, которая посвящала ее в некоторые более опасные из своих знаний: изготовление любовных напитков и составление волшебных чар, за что не раз она была преследуема властями Ареопага. Самые богатые гетеры обращались к ней за советом, чтобы удовлетворить свои желания или чувство мести, и она делилась с ними своими знаниями. Чтобы сделать мужчину бессильным или женщину бесплодной, следовало только дать им чашу вина, в которой плавала бар, вена; чтобы привлечь позабывшего любовника, надо сжечь в огне ветки тимьяна и лавра и сладкий мучной пирог без закваски; чтобы превратить любовь в ненависть, нужно только идти за человеком, попирая его следы и ставя правую ногу туда, где он ступил левой, причем следует приговаривать: «Стою на тебе, тебя попираю». Если надо было вернуть остывшего возлюбленного, старуха скатывала бронзовый шарик, который одевала на грудь, моля Венеру, чтобы с этой минуты вернулся любимый,
В одну весеннюю лунную ночь у Миррины произошла на Церамико встреча, которая заставила ее покинуть лачугу фессалийки. Она сидела подле могилы, когда се призывный крик, нежный и слабый, как жалоба, привлек мужчину, одетого в белый плащ. Судя по блеску глаз и неуверенности шагов, он был нетрезв. На голове у него был венок из привявших роз.
Миррина узнала в нем благородного горожанина, который возвращался с пира. Это был поэт Сималион, молодой аристократ, который был награжден венком на Олимпийских Играх и в котором Афины видели повторение творческого вдохновения Анакреона. Красивейшие гетеры пели на пирах его стихи под звуки лиры, а добродетельные гражданки шептали их в уединении, охваченные душевным волнением. Самые известные красавицы Афин оспаривали друг у друга поэта, а он, больной по цвете молодости, как бы изнемогающий под бременем всеобщего обожания, укрывался в храме Эскулапа, когда кашель вызывал у него кровохаркание, или же отправлялся путешествовать по всем целебным, источникам Греции и ее островов; но как только чувствовал себя окрепшим и новый прилив крови разливался по его телу, он с отвращением относился к врачам, спешил на пиры с негоциантами и артистами Аттики, проводил время среди известных гетер и хорошеньких флейтисток, переходя из одних объятий в другие, платя за ласки стихами, которые долго потом повторялись целым городом; всегда пламенный, он сжигал свою жизнь, точно факел, который в ночные празднества Дионисия проходил цепью по рукам вакханок до тех пор, пока не терялся в бесконечности.
Возвращаясь с одной из таких оргий, он встретил Миррину и при свете луны заметив ее красоту, свежую, совершенную и почти детскую в этом месте, посещаемом грязными волчицами, он невольно провел руками по глазам, словно боясь быть обманутым возбуждением опьянения. Это была Психея, с грудями упругими и округленными, точно гармонично изогнутая чаша, с правильными и мягкими линиями, которые привели бы в восторг скульпторов Академии; и поэт испытал такое же удовлетворение, какое испытывал, когда после поздней уединенной прогулки за городом, вдоль стены Фемистокла, он находил последние строфы к своей оде.
Она хотела повести его в лачугу фессалийки, но Сималион, смущенный видом тела слоновой кости, которая, казалось, сверкала среди лохмотьев, отвел ее в свой великолепный дом, стоящий на улице Треножников, и там Миррина осталась в качестве госпожи, имеющей рабынь и роскошные одеяния.
Этот смелый поступок поэта поразил Афины. На Агоре и Церамико только и говорили, что о новой возлюбленной Сималиона.
Известные гетеры, которым никогда не удавалось всецело завладеть поэтом, негодовали, видя его соединенным тесными узами с юной девушкой из диктериона, которую знали многие бродяги Пирея. На все большие празднества в храмах Аттики он возил ее в своей коляске, запряженной тройкой с подрезанной гривой; по утрам он сочинял в честь ее стихи и будил ее, произнося их и осыпая ее ложе потоками цветов. Он задавал пиры приятелям артистам, тешась их завистью и удивлением, когда к десерту Миррина появлялась на столе, обнаженная, в великолепии чистой красоты, которая возбуждала в греках благоговейное волнение.
Верная Сималиону вначале из чувства благодарности, а потом полюбившая поэта и его творения, Миррина обожала его как господина и как любовника. Она вскоре выучилась играть на лире и читать стихи всех размеров; перечла всю библиотеку своего возлюбленного, чтобы блеснуть своими знаниями перед приглашаемыми к ужину артистами и считаться среди афинских гетер самой умной.
Сималион, с каждым днем все более приходящий в восторг от своей возлюбленной, безжалостно расточал свои жизненные силы и свое состояние. Он поручал привозить для нее из Азии тончайшие одеяния, расшитые фантастическими цветами и просвечивающие перламутровую белизну ее тела; золотую пудру для волос, делающую ее походящей на богинь, которых поэты и артисты Греции всегда изображали рыжими; поручал мореплавателям покупать египетские розы исключительной свежести, и все более худеющий, с блекнущей кожей, кашляющий и задыхающийся в объятиях своей возлюбленной, он чувствовал, как убывают его силы.
Так прошло два года, вплоть до того осеннего вечера, когда, сидя на дерне своего сада и склонив голову на колени красавицы, он в последний раз слушал свои стихи, петые свежим голосом Миррины под аккомпанемент лиры, по струнам которой скользили белые пальцы. Заходящее солнце горело на раскаленном копье Минервы Парфенона. Детская рука Сималиона с трудом удерживала золотую чашу, наполненную вином с медом. Он сделал усилие, чтобы поцеловать свою возлюбленную; розы, венчающие его, стали осыпаться, покрывая дождем лепестков грудь Миррины; вздохнув, он закрыл глаза и умер на тех коленях, которым отдал последние остатки своей жизни.