Неруда
Шрифт:
Неруда был не только поэт-gourmet [176] , он не только в письмах воспевал радости доброго застолья, этот Брийа-Саварен {144} описывал в стихах блюда, которые умел готовить сам. Так «Ода бульону из морского угря» — это рецепт бульона, возведенный в степень высокой поэзии. Разумеется, Неруда знает решительно все о луке, он умеет его готовить и по-креольски, и по рецептам любой кухни мира. Потому он и соглашается принять участие в итало-чилийском соревновании, дуэли с известнейшими знатоками секретов европейского лука. Этот великий специалист по композициям съедобных веществ — а в природе съедобно почти все — сочетает астральные, оккультные науки с ведомыми лишь колдунам тайнами камня и огня, на которых готовят куранто. Однажды в Исла-Негра он пригласил нас побеседовать в саду. Пока мы сидели возле вытащенной на берег лодки, якоря, локомобиля и колокола, нам принесли только что выловленных ракушек чоро. Неруда нарвал свежей сосновой хвои, присыпал ею ракушки и, нервничая и искрясь от предвкушаемой радости, поджег. Восторг и упоение! Неруда очень ловко вскрывал ракушки на южный манер. Они казались втрое вкуснее, чем обычно, в них как бы соединились запахи моря, сосны и огня.
176
Гурман (фр.).
Как-то раз у нас в доме он попробовал
131. Эпистолы
Не менее двадцати лет Неруда вынашивал книгу, которую впоследствии назвал «Камни Чили». Он погружался в созерцание прибрежных скал и фотографий камней, выполненных первоклассным мастером Антонио Кинтаной. Из Франции ему прислали книгу, подобную той, какую он давно лелеял в мечтах. Эту книгу сделали Пьер Сегер {145} и венесуэльский фотограф Фина Гомес, она запечатлела камни атлантического и средиземноморского побережий. Неруда воспоет камни другого, более дикого южноамериканского берега, пять тысяч километров скал, ограждающих холодную, уходящую в глубь континента страну. Во вступлении Неруда писал: «Мой друг Габриэла Мистраль сказала однажды, что в Чили мы сразу же различаем скелет — столько скал в наших горах и песках. В том, что она сказала, — глубокая правда, как бывало почти всегда. Я поселился в Исла-Негра в 1939 году; весь берег был усеян камнями необычайных форм, и они беседовали со мною на хриплом и влажном языке, в котором смешались крики моря и изначальные предвестия» [177] . Беседа человека и гигантских камней и есть становой хребет книги Неруды.
177
Перевод Л. Осповата.
Как член жюри по присуждению Ленинских премий, он каждый год должен был ездить в Европу. В 1960 году Неруда снова посещает Советский Союз и оттуда, издалека, подшучивает надо мной, треплет за вихры, которых у меня и нет. Разве он упустит такой случай! «Опять Вы, дон Валентин, пропустили очередное собрание грандов!». Потом он едет в Польшу, Болгарию, Румынию, Чехословакию.
Несколько месяцев Неруда проводит в Париже. Пабло Пикассо сделал шестнадцать офортов для французского издания поэмы «Бык»; перевел ее большой друг Неруды поэт Жан Марсенак. Он же перевел «Сто сонетов о любви» («La Centaine d’Amour»). Вместе с ним и Матильдой мы присутствовали на чествовании Неруды в ЮНЕСКО. Сейчас, когда я пишу эти строки, в сердце болезненно отзывается мысль, что Жанно — так называл его Неруда и все друзья — тоже ушел от нас навсегда. Пабло посвятил ему немало строк. Есть среди них и такие: «Шевалье Марсенак / ныне спит в Сен-Дени. / Тихо стало в доме его, / голова его на покое». Когда писались эти стихи, Жанно был жив-здоров, теперь они, к несчастью, намного ближе к истине, в них лишь одна ошибка — свой последний сон Марсенак вкушает не в Сен-Дени, а на кладбище своего родного Фижака. Он писал стихи и воспоминания; свои мемуары Марсенак назвал «Я не терял времени», что вызвало довольную улыбку Неруды, — оно явно перекликается с его собственным «Признаюсь: я жил».
В тот день Неруда, как почти каждый вечер, отправится к Марсенаку, но сначала сочинит мне это подробное послание, в котором ярко и живо опишет все, что его окружает.
в этом весьма скудном людьми квартале живет лишь одна, впрочем довольно упитанная, романистка с мужем, тургеневским персонажем, наездником и охотником, который вечно ворчит. Маргарита [Агирре] утверждает, что грех субъективизма и долг реалиста раздирают ее на части так, что она не может работать. Я ей сказал: работай, а уж там будет видно, к какой школе ты принадлежишь. Мой совет ее обескуражил, она ведь любит порассуждать всласть о душе и литературе. В сущности, она жительница подземелья в мире, который стремится покорить космос.
Чуть подальше обитает Альваро Хара с супругой и детками, а еще дальше — наша соседка по „Часконе“ Марта Кольвин. Окажись здесь еще ты и чета Кинтана, мы бы взяли с собой Орландо и таинственного капитана Агирре и отправились есть кровяную колбасу, которая здесь именуется „boudin“ и считается вершиной cuisine francaise [178] .
Из-за полного безденежья в Швецию мы не поедем, хотя там по непонятной причине практически замолчали чилийскую выставку. Я езжу по свету не из пустой прихоти. Мы собираемся (2 ноября) отплыть на Кубу, а оттуда — в Исла-Негра, где я по всему побережью буду пропагандировать нашего будущего депутата. Если бы мы уехали в Чили раньше, то остались бы без Кубы — на второе морское путешествие нас не хватило бы. Здесь мы адрес менять не собираемся, а гаванский ты знаешь…
Арагон только что кончил новую книгу стихов, судя по всему, хорошую, и начал другую, с весьма оригинальным названием „Антология Эльзы“ и с предисловием на семидесяти (!) страницах.
Алиса следует за Гаскаром, а Гаскар пишет и пишет, и с каждым днем все лучше.
На несколько дней приехал М. Отеро.
Париж начинает зябнуть от вечных своих испарений, от эксплуатируемого на все лады Монмартра, от бесчисленных собачьих куч и абстрактной живописи, которая все больше уподобляется этим кучам. То есть она, сама того не ведая, становится реалистической.
Читаю, что ты пишешь о выборах, и так и вижу тебя: юноша, тип „nouvelle vague“ [179] . Когда я доберусь домой, буду ездить, куда потребуется, но не забывай — мои старые кости иногда уже просят покоя. Возможно, это последняя моя предвыборная кампания. А депутаты будут всегда.
Я рад, что мои карибские стихи нравятся. Скоро на Кубе выйдет книга, это будет нечто вроде рифмованного метеора.
Никогда в жизни я не тратил столько сил на эпистолярный жанр, это — всего лишь слабая попытка выразить тебе благодарность за удовольствие, которое ты доставил мне своим письмом. За твоим письмом нам пришлось идти в муниципалитет и даже предъявлять свидетельство о крещении (никогда не посылай во Францию заказных писем). Идя через March'e de Fleurs [180] , мы с Косолапкой с восторгом проглотили две странички, исписанные тобой хоть и не густо, но сочно. Доставь удовольствие себе и нам — у тебя нет больше на свете двух таких читателей, как Матильда и я, искренне тебя любящих».
178
Французской кухни (фр.).
179
«Новой волны» (фр.).
180
Цветочный рынок (фр.).
132. Забытая героиня
С давних пор Неруду занимает судьба одной когда-то знаменитой женщины. В письме, отправленном в январе 1958 года с борта «Италии», неподалеку от Бильбао, он сообщает мне: «Пишу лекции, а также поэму о Мануэлите Саэнс, возлюбленной Боливара. Уже древней старухой она умерла в Пайте. Мы сошли с парохода, чтобы взглянуть на ее могилу. Вот об этом и будет поэма».
Восхищение и уважение, которых достойна эта женщина, звучат в книге «Торжественные песни». Неруда работает над нею уже давно. Поэма «Непогребенная» начинается как
181
Здесь и до конца главы поэма цитируется в переводе М. Алигер.
133. Землетрясение на родине
О землетрясении 1960 года Неруда узнал в Париже, оно опустошило его родной Юг и камня на камне не оставило от Пуэрто-Сааведры. Разгневались вулканы, вступили в спор подземные силы. Море поглотило набережную, и волны захлестывали в окна домов. Рухнули колокольни, упали колокола. Надо было отстраивать заново трепетавшую от ужаса родину. Неруда, находившийся в Европе, посвятил этому все силы. Он ставит поэзию и живопись на службу священному делу — восстановлению каждой стены, двери, поселка. Он просит извещать его обо всем и сам постоянно сообщает новости. 6 августа этого года он пишет мне, жалуясь, что мы разминулись в Европе:
мне решительно ничего не известно о твоей жизни. О твоей поездке в Европу я узнал уже после того, как ты отбыл обратно. Я вот-вот собираюсь домой, пока же ищу успокоения на берегах Сены. Мы накупили здесь книг и еще — двух попугаев, которые вопят, как обретшие свободу конголезцы. От твоего дома на острове Сен-Луи я не отказываюсь. В конце года собираюсь возвратиться домой через Кубу. Здесь я отдыхаю от разъездов и расстраиваю козни своих издателей. Матильда моет, метет, готовит и время от времени покупает потешные пляжные шляпы. Лето — идеальное время года в Париже. В кинотеатрах — пустые залы, поймать такси не представляет труда, в кафе везде свободные столики, а книжная лавка, где я купил 60 томов Эжена Сю, оставив задаток, закрылась на месяц, так что пока можно не платить. У Кафки я обнаружил Вараса и дона Луиса… Шведка Парры, пожирательница des coeurs des po`etes [182] , побывала здесь проездом, останавливалась chez nous [183] . Красивое плотоядное животное. Из-за постоянных приступов ревматизма пришлось съездить в Ялту. Вообще, мои кости ноют — ведь сколько тысяч минут прошло с тех пор, как в Паррале образовался мой скелет… Посылаю тебе кое-что из „Песни о подвиге“, карибской книги, которую я кончил на пути сюда. Хорошо, если бы ты отдал это в „Сигло“. 10 сентября мы, вероятно, поедем в Швецию на открытие Недели помощи Чили.
На днях в Париже выйдет роскошное издание моей поэмы (100 экземпляров с иллюстрациями Пикассо, Дали, Тамайо, Миро, Матта, Портинари, Сикейроса, Лэма, Саньярту, Полео и одного испанца, чье имя я запамятовал). Вся выручка предназначается пострадавшим от землетрясения и на восстановление разрушенного. Наберется несколько миллионов!
Больше ничего не пишу, хочу получить ответ от тебя. Позвони Лаурите и на месяц отправляйся в Исла-Негра. Не сиди сиднем!
А пока мы с Матильдой крепко и нежно обнимаем тебя. Тоска нас уже потихоньку грызет.
182
Сердец поэтов (фр.).
183
У нас (фр.).
184
Набережная Бетюн, Париж IV (фр.).
134. «Барбудос», вошедшие в историю
Объехав столько стран и столько всего написав, Неруда не спеша, пароходом, возвращается домой. Перед отплытием он отправил мне несколько строк из Марселя:
«11 ноября 1960. Замок Иф среди антилитературных волн. Молодые портовые поэты — все как родные братья. Старый порт — канаты и паруса. Чудесный порт Монте-Кристо, первого барбудо в истории. Завтра отплываем на Кубу. Надеюсь еще до наступления 1961 года наговориться взахлеб с кандидатом в депутаты от Исла-Негра. Обнимаем.
12 апреля 1960 года, то есть чуть больше чем через год после победы Кубинской революции, на борту пакетбота «Луи Люмьер», следующего из Европы в Америку, Неруда заканчивает «Песню о подвиге». Автор предваряет книгу обращением к читателю, где есть такие строки: «Итак, я посвящаю ее освободителям Кубы — Фиделю Кастро, его соратникам, всему кубинскому народу. Я посвящаю ее всем тем, кто в Пуэрто-Рико и в остальных объятых пламенем странах Карибского бассейна сражается за свободу и правду, постоянно подвергаясь угрозе со стороны Соединенных Штатов» [185] . В этом же обращении поэт говорит: «Здесь я вновь исполняю — и с гордостью — свой долг поэта общественной пользы, иначе говоря, чистого поэта в буквальном смысле слова» [186] . Неруда хочет внести свой вклад: «Столько выстрадали наши народы, что мы дадим им слишком мало даже тогда, когда отдадим все» [187] .
185
Перевод Л. Осповата.
186
Перевод Л. Осповата.
187
Перевод Л. Осповата.
Стихи из своей карибской книги он читал по всей Латинской Америке. Неруда гордился тем, что был первым в мире поэтом, посвятившим свою книгу Кубинской революции, которую, несмотря на некоторые печальные недоразумения, поддерживал до самой смерти.
«Песня о подвиге» начинается стихотворением «Пуэрто-Рико — Пуэрто-Побре» [188] ; оно навеяно, как рассказывает сам поэт, впечатлением, потрясшим его до глубины души, когда он еще юношей оказался в этой стране по пути в Ориенте. Пуэрто-Рико — край-заложник. В третьем стихотворении Неруда клеймит подонков, которые обесчестили кровь Сандино и семя, посеянное Рубеном Дарио. Неруда не дожил до победоносной революции в Никарагуа, но он предвидел ее, призывая «наследников шпаги разъяренной». «Сандино башней был, увенчанной знаменами, / Сандино был ружьем с зарядом упованья». Сомоса же для поэта — «предатель, / торгаш, палач…» Явился мужественный Ригоберто Лопес, вспыхнул, как молния, и угас. Таковы и горе и борьба в Центральной Америке. Убийство в Гватемале. «В Сальвадоре — смерть».
188
Puerto — порт, rico богатый, pobre — бедный (исп.).