Нержавеющий клинок
Шрифт:
— Бог с тобою! Он ведь не старый. Кто тебе такое сказал?
— Илья Васильевич. Все об этом уже знают…
— Что же теперь будет? — не унималась мать. Она тоже боялась, что со смертью Ленина рухнет все то, что он успел сделать за свою короткую жизнь. Миша немного подумал, как бы собрался с мыслями:
— Учитель сказал, мамочка, что будет так, как хотел Ленин. Мы сегодня дали клятву.
— Какую клятву, сынок?
— Клятву Ленину, на обороте его портрета подписали. Я первый, — не без гордости заявил сын.
К вечеру жители села, не сговариваясь, потянулись к школе. Им хотелось узнать подробности,
На маленьком глухом полустанке поезд сделал минутную остановку. Со ступенек вагона на гравийную дорожку молодцевато соскочил единственный пассажир. Невысокого роста, плотно скроенный, с веселыми серыми глазами. То был Михаил Овчаренко. Он бросил взгляд вслед убегающим вагонам, осмотрелся, нет ли попутчика, и, никого не обнаружив, поднялся каменными ступеньками наверх, к одинокому кирпичному зданию, обнесенному деревянным забором; здесь жил начальник полустанка и размещался крошечный пассажирский зал с билетной кассой. Домик напоминал теремок из далекой детской сказки, но для Михаила он был дорог тем, что в нем во время гражданской войны теснился лазарет, в котором лежал раненный в боях с белополяками отец. Еще в детстве, когда Михаилу случалось бывать здесь вместе с отцом, тот снимал кепку и говорил:
— Здесь, Мишенька, спасли меня от смерти, выходили. Сам Буденный побывал у раненых, а меня назвал героем. Какой я герой? Такой, как и все. Вот Семен Михайлович — это действительно герой.
Каменная брусчатка, протянувшаяся на несколько метров от домика, вывела Михаила к полевой, раскисшей от дождей и талого снега дороге. Поправив котомку, висевшую за плечами, парень сказал себе: «Ну, Михаил, крепись», — и ступил на холодную, мокрую дорогу. Через несколько минут почувствовал, что его старые, латаные и перелатанные ботинки промокли. Перед самыми каникулами Михаил получил из дому деньги на ботинки, но не смог удержаться от соблазна и часть из них потратил на покупку книг. За два года в институте Михаил возмужал. Из озорного мальчугана, которого учителя хвалили за успехи в учебе и частенько поругивали за поведение, он превратился во взрослого, степенного парня.
Дорога уводила на косогор; идти становилось труднее. По небу ползли дождевые тучи, того и гляди хлынет дождь. Те, кому приходилось в такую непогодь идти по этой дороге, всегда проклинали царя и бога, но не такой был Михаил. С первых шагов он вполголоса запел. Его чуть огрубевший голос медленно тянул «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед». Если бы кто посмотрел на него со стороны, то мог бы подумать, что молодой человек пьяный. О его причуде петь в дороге знали многие и посмеивались, но он не обращал
Михаилу было отчего запеть: пока он единственный из села учился в институте. Еще десять лет назад такое и во сне никому не снилось. Церковноприходская школа считалась вершиной образования для крестьянских детей.
Поднявшись на косогор, Михаил увидел движущуюся ему навстречу повозку. «Кого это несет в такую погоду?» — подумал он. Вскоре повозка приблизилась, и он узнал своего школьного учителя Илью Васильевича. Учитель, в старом брезентовом плаще, сидел рядом с ездовым и что-то говорил. Илья Васильевич еще издали заметил своего бывшего ученика. Поравнявшись с Михаилом, повозка остановилась.
— Ну, здравствуй, здравствуй, студент! Какую песню ты пел? — шутливо спросил Илья Васильевич. — Садись, малость передохнешь.
У Михаила от быстрой ходьбы согрелись ноги, и ему не хотелось их охлаждать, но отказать Илье Васильевичу не мог. Присел рядом, спросил:
— Вы, Илья Васильевич, в командировку?
— Нет, Миша, сегодня я простился со школой и селом. Меня перевели в город. Теперь мы будем опять вместе. Квартиры пока нет, но мне один дальний родственник обещает продать свой домик на окраине. Как только устроюсь, сообщу адрес и тогда милости прошу в любое время.
Начал накрапывать дождь. Илья Васильевич подал Михаилу руку, сказал:
— Ну, студент, до встречи в городе. — И тут же спохватился: — Возьми мой плащ, тебе еще долго топать.
Михаил поблагодарил учителя, но плащ не взял. Еще несколько минут он слышал, как скрипели несмазанные колеса удаляющейся повозки, а вскоре увидел родную деревню, прикрытую серой мглой. В центре тускло блестел пруд. Летом в нем часто купались ребята, поили лошадей. Среди хат-мазанок выделялись два здания: высокая, сверкающая куполами церковь и приземистая, кирпичной кладки школа. Они стояли рядом. Последние годы церковь, как говорили, захирела: не было попа, да и прихожан значительно поубавилось. Молодежь теперь тянулась к клубу, где по воскресным дням комсомольцы устраивали вечера и танцы под гармошку. На крошечной сцене Михаил частенько декламировал стихи Шевченко или читал басни Степана Руданского.
Незаметно подошел к избе. Гулко заколотилось сердце. Соскоблил железным косарем грязь с ботинок, тихо приоткрыл дверь в сени, а затем в комнату и чуть не наткнулся на ягненка, растянувшегося прямо у порога. Мать возилась на кухне. Услышав скрип двери, она подумала, что вошел отец и озабоченно сказала:
— Что-то Миши долго нет. Может, поезд опоздал?
— Нет, не опоздал, мамочка.
— Ой, — вскрикнула мать и, обхватив сына теплыми руками, прижала к груди. — Какой ты худющий… — Бросила взгляд на ботинки сына, удивленно спросила: — Почему же не купил себе новые?
— Извини, мама, купил нужные мне книги.
— На все деньги?
— Нет, потратил только часть.
— Боже мой, да ты ведь почти босой. Сколько же у тебя там денег осталось? Сейчас отец сходит в лавку. На прошлой неделе я продала овцу, добавим…
Михаил еще не успел обогреться, как вошел отец, в руке он держал только что зарезанную курицу. Поздоровался, понес курицу в кухню, куда следом за ним бросилась мать и сразу же заворчала:
— А чтоб ты скис, Степан. Ты же несушку зарезал.