Несчастье на поводке
Шрифт:
Женщина рассказала ей, что приходит сюда четыре раза в день. Это — ее любимая скамейка. Она знает о расписании и всех привычках местных собак и их хозяев, как будто парк — это другая жизнь, ускоренная и однообразная по сравнению с жизнью города. Она рассказала ей, как один мужчина, с которым она здесь познакомилась, покончил с собой, когда потерял собаку. У него их было две, две одинаковые, он мог бы отдавать всю свою любовь той, которая осталась. Но нет, он все время думал о первой, которая умерла. Она поведала Кэти почти шепотом, что кажется, люди, которые теряют любимых питомцев, страдают больше чем те, кто теряет близких людей. В этом
— У вас нет собаки? — спросила женщина.
«Нет, — ответила Кэти, — но почти есть», — потому что она знала кое-кого, у кого была собака. Он взял ее в приюте для бездомных животных. Он к ней очень привязан.
Женщина была впечатлена таким поступком, приют, брошенные животные, свидетельство о человечности высшей пробы. «Есть люди, которые способны на такие поступки, а есть те, кто не способен», — заключила она. Она на такое не способна.
Пока Кэти слушала, как та анализировала свою исключительную любовь к бульдогам, ей привиделся пес Джеффа. Она видела его в глубине парка, он гулял вместе с Джеффом, который вел его на веревке. Она закрыла глаза, чтобы стереть эту неприятную картину, и когда открыла их снова, то увидела только то, что было в реальности — девушка держала малыша, одетого в желтое. Молодая парочка студентов целовалась в кустах роз.
Женщина рассказывала, что у нее уже был бульдог, который умер в одиннадцать лет, и она никак не могла прийти в себя после его смерти. Может, она хотела тем самым ей сказать, что она, как и тот мужчина, который после смерти одной собаки не смог перенести свою любовь на вторую, тоже собирается покончить с собой. В этом парке не люди выгуливали собак, а собаки тащили за собой людей, чье горе, тоску и траур они взяли на себя.
— Собака — это несчастье на поводке, — сказала женщина, — так что, можно сказать, что каждый прохожий держит на веревочке боль, которую его собственное тело больше не может выносить.
Это было сильнее ее, Кэти снова думала о собаке Джеффа. И она снова возникла путем наложения двух образов. Она закрыла лицо рукой.
— Вам не хорошо? — спросила женщина.
Она прошептала, глядя в никуда, что одна подруга открыла ей страшную тайну.
С какой стороны Кэти подошла к собственной истории? Рассказать факты — это еще не все. Нужно их представить, разместить в правильном порядке. Реальных историй не существует, есть только те, которые каждый рассказчик выдумывает сам, основываясь на реальных событиях. И это не так-то просто, не так очевидно. Случается, что история развивается по настроению или в чьих-то интересах, многое зависит от того, что рассказчику хочется скрыть. Истории не рассказываются, чтобы открыть правду, они рассказываются, чтобы ее спрятать. Что рассказала Кэти той женщине, а о чем умолчала?
— Если бы я была на вашем месте, — отвечала женщина, — я бы посоветовала вашей подруге пойти в полицию и там все выдать как на духу. В полиции с ней ничего не может случиться, а вот если она будет оставаться одна, тот тип ее убьет. Так всегда, кто убил один раз, убьет и второй.
Женщина рассуждала здраво. Точно, Джефф убьет ее. Природа возьмет свое. Только она может его сдать. Ведь между ними с Тони общего только она. Да, нужно срочно укрыться в полиции. Нужно срочно бежать. И там она все расскажет.
— Собака, — продолжала женщина, — это последняя надежда, перед тем как всунуть в ноздрю трубку с кислородом, с такими обычно прогуливаются по больничным коридорам пациенты, видели?
Ей виделось, как в парке появляется целое амбулаторное отделение городской больницы. Танцующий лабрадор-блондин, белая нервная собачонка, пудель… какой красивый пуделек абрикосового цвета… в них материализовались болячки, которые никак не выпустишь наружу, не приласкаешь, не погладишь. Старость, нелюбовь, скорбь, забытье.
— А бульдог? — спросила Кэти, удаляясь.
— Это всегда депрессия, сильнейшая депрессия…
Когда она открыла машину, чья-то рука схватила ее за запястье. Это был Джефф.
— Что ты тут делаешь? — спросила она.
— Я за тобой следил, — сказал он. — Я с самого начала за тобой слежу. Чтобы знать, ищут ли тебя другие.
— Почему? — спросила она, задыхаясь.
— Чтобы тебя защитить.
Судья сообщила, что женщину с бульдогом найти не удалось, что нам никогда не узнать, действительно ли Кэти с ней общались, и имела ли место исповедь, о которой она рассказывает. Она также отметила, что накануне праздников всех святых Кэти, которой повсюду угрожали, как она говорит, так и не воспользовалась последним шансом оказаться под защитой полиции. Очень жаль, и «жаль» — это мягко сказано. Она вряд ли поверила в эту сказку, в эту блажь. Однако, становится очевидным другое — Кэти встретилась с Джеффом за городом. Почему?
— Вы собирались бежать вместе?
33
Побег закончился плачевно. Кэти вернулась на работу раньше, чем все остальные успели уехать на праздники. Она обнаружила их всех на прежних местах. Жаба — среди своих папок, практикантка — перед экраном своего будущего успеха. Они проспали сто лет, им было невдомек, где она побывала. Она была очень далеко, испытание оказалось настолько сложным, что злость куда-то испарилась. Ее сменил страх. Кэти уже даже не знала, что лучше — злость или страх. Тело по-прежнему в оцепенении, но она больше не плачет, ее трясет, она больше не кричит, но леденеют руки, и сердце постоянно скулит, ноет, как брошенная собака.
Кэти открыла кабинет и тот час же его закрыла. Она набрала номер матери — последний крик о помощи. Только бы она забрала ребенка вместе с Оливье в горы. «Мама, прошу тебя, я больше не выдержу. Мама, пожалуйста, не оставляй его со мной. Мама, помоги мне. Мама, помоги». Но звонок шел в никуда.
Коллеги пожелали друг другу хороших праздников, увидятся через неделю… Она пошла за ребенком. Консьержка показала ей, что у него два огромных синяка.
— Два? — удивилась Кэти.
Одну шишку он тогда еще посадил, но где и когда еще одну — она не знает.
— Посмотрите на его спинку, — сказала консьержка, — она вся синяя до попы.
Наверное, это когда она натирала его арникой. Консьержка с недоверием наблюдала, как Кэти обращается с ребенком, как клала его на заднее сидение машины, в детское кресло.
— Будьте осторожны, — сказала она, — головка у него еще очень хрупкая.
Кэти слушается и повинуется, опять заговорила извиняющимся голосом, та шишка получилась случайно, и чтобы успокоить консьержку, она рассказала, что едет в горы к матери и Оливье.