Несчастная
Шрифт:
– Этот Ратч,- продолжал я...- Ах, Александр! как он мне не нравится! Заметил ты, с какой он особенной насмешкой отозвался сегодня при ней о жидах? Разве она... еврейка?
Фустов шел впереди, размахивая руками, было холодно, снег хрустел, как соль, под ногами.
– Да, помнится, что-то такое я слышал,- промолвил он наконец...- Ее мать была, кажется, еврейского происхождения.
Когда ей взбредет что-нибудь в голову (нем.). Солнечное сплетение (лат.). 3 Мамочка? (нем.)
– Стало быть, господин Ратч женился в первый раз на вдове?
–
– Гм... А этот Виктор, что не пришел вчера, тоже его пасынок?
– Нет... это настоящий его сын. Впрочем, я, ты знаешь, в чужие дела не вмешиваюсь и не люблю расспрашивать. Я не любопытен.
Я прикусил язык. Фустов все спешил вперед. Подходя к дому, я нагнал его и заглянул ему в лицо.
– А что?
– спросил я,- Сусанна, точно, хорошая музыкантша?
Фустов нахмурился.
– Она хорошо играет на фортепиано,- проговорил он сквозь зубы.- Только она очень дика, предваряю!
– прибавил он с легкою ужимкой. Он словно раскаивался в том, что познакомил меня с нею.
Я умолк, и мы расстались. Х
На следующее утро я опять отправился к Фустову. Сидеть у него по утрам стало для меня потребностью. Он принял меня ласково по обыкновению, но о вчерашнем посещении - ни слова! Как воды в рот набрал. Я принялся перелистывать последний No "Телескопа".
Новое лицо вошло в комнату. Оно оказалось тем самым сыном г. Ратча, Виктором, на отсутствие которого накануне пенял его
отец.
Это был молодой человек, лет восемнадцати, уже испитой и нездоровый, с сладковато-наглою усмешкой на нечистом лице, с выражением усталости в воспаленных глазках. Он походил на отца, только черты его были меньше и не лишены приятности. Но в самой этой приятности было что-то нехорошее. Одет он был очень неряшливо, на мундирном сюртуке его недоставало пуговицы, один сапог лопнул, табаком так и разило от него.
– Здравствуйте,- проговорил он сиплым голосом и с теми особенными подергиваньями плеч и головы, которые я всегда замечал у избаловавшихся и самоуверенных молодых людей.- Думал в университет, а попал к вам. Грудь что-то заложило. Дайте-ка сигарку.- Он прошел через всю комнату, вяло волоча ноги и не вынимая рук из карманов панталон, и грузно бросился на диван.
– Вы простудились?
– спросил Фустов и познакомил нас друг с другом. Мы были оба студентами, но находились на разных факультетах.
– Нет!.. Какое! Вчера, признаться сказать... (тут господин Ратч junior ' улыбнулся во весь рот, опять-таки не без приятности, но зубы у него оказались дурные) выпито было, сильно выпито. Да.- Он закурил сигарку и откашлянулся.- Обиходова провожали.
– А он куда едет?
– На Кавказ, и возлюбленную свою туда же тащит. Вы знаете, ту, черноглазую, с веснушками. Дурак!
– Ваш батюшка вчера о вас спрашивал,- заметил Фустов. Виктор сплюнул в сторону.
– Да, я слышал. Вы вчера забрели в наш табор. Ну и что ж? музицировали?
– По обыкновению.
– А она... Небось перед новым-то гостем (тут
– Вы это о ком говорите?
– спросил Фустов.
– Да, разумеется, о почтеннейшей Сусанне Ивановне! Виктор развалился еще покойнее, округленно поднял руку
над головой, посмотрел себе на ладонь и глухо фыркнул.
Я взглянул на Фустова. Он только плечом пожал, как бы
желая дать мне понять, что с такого оболтуса и спрашивать
нечего. XI
Виктор принялся говорить, глядя в потолок, не спеша и в нос, о театре, о двух ему знакомых актерах, о какой-то Серафиме Серафимовне, которая его "надула", о новом профессоре Р., которого обозвал скотиной,- потому, представьте, что урод выдумал? Каждую лекцию с переклички начинает, а еще либералом считается! В кутузку я бы всех ваших либералов запрятал!- и, обратившись наконец всем лицом и телом к Фустову, промолвил полужалобным, полунасмешливым голосом:
– Что я вас хотел попросить, Александр Давыдыч... Нельзя ли как-нибудь старца моего вразумить... Вы вот дуэты с ним разыгрываете... Дает мне пять синеньких в месяц... Это что же такое?! На табак не хватает. Еще толкует: не делай долгов! Я бы его на мое место посадил и посмотрел бы! Я ведь никаких пенсий не получаю;
не то что иные (Виктор произнес это последнее слово с особенным ударением). А деньжищев у него много, я знаю. Со мной Лазаря петь нечего, меня не проведешь. Шалишь! Руки-то себе нагрел тоже... ловко!
Фустов искоса глянул на Виктора.
– Пожалуй,- начал он,- я скажу вашему батюшке. А то, если хотите, я могу... пока... небольшую сумму...
1 Младший (лат.).
– Нет, что ж? Уж лучше старика умаслить... Впрочем,- прибавил Виктор, почесав себе нос всею пятерней,- дайте, коли можете, рублей двадцать пять... Сколько бишь я вам должен?
– Вы у меня восемьдесят пять рублей заняли.
– Да... Ну это, стало, выйдет... всего сто десять рублей. Я вам отдам все разом.
Фустов вышел в другую комнату, вынес двадцатипятирублевую бумажку и молча подал ее Виктору. Тот взял ее, зевнул во все горло, не закрывая рта, промычал: "Спасибо!"-и, поеживаясь и потягиваясь, приподнялся с дивана.
– Фу! однако... что-то скучно,- пробормотал он,- пойти разве в Италию.
Он направился к двери.
Фустов посмотрел ему вслед. Казалось, он боролся сам с собой.
– О какой вы это пенсии сейчас упомянули, Виктор Ива-ныч?- спросил он наконец.
Виктор остановился на пороге и надел фуражку.
– А вы не знаете? Сусанны Ивановны пенсии... Она ее получает. Прелюбопытный, доложу вам, анекдот! Я когда-нибудь вам расскажу. Дела, батюшка, дела! А вы старца-то, старца не забудьте, пожалуйста. Кожа у него, конечно, толстая, немецкая, да еще с русской выделкой, а все пронять можно. Только чтоб Элеонорки, мачехи моей, при этом не было! Папашка ее боится, она все своим прочит. Ну, да вы сами дипломат! Прощайте!