Несемейное счастье
Шрифт:
– Ма-ма, – вдруг внятно произнесла Барбара и потянулась к фотографии на комоде. На ней Меланья и Паоло, счастливые и загорелые, обнявшись, стояли у старинных ворот Порта ди Меццо.
Это было сразу после свадьбы, когда они поехали отдыхать на Сицилию, где когда-то познакомились. И в один из дней он повез ее показать Таормину. Они поднялись в старую часть города, на улицу Корсо Умберто, и вышли на главную площадь, где играл уличный оркестр и художники рисовали портреты и продавали пейзажи.
– Давай закажем рисунок!
Он остановился около смешных шаржей.
– Смотри, как здорово! Давай и мы…
– Паоло, ну к чему это безобразие?! – Она не дала ему закончить. – Если уж писать портрет, то красивый.
– Красивый не интересно. Посмотри, как он ухватил суть!
Мышь под рукой художника заулыбалась и стала еще больше похожа на смеющуюся девушку.
– Ну почему тебя на какие-то извращения тянет! – И она надулась.
«Наверное, боится, что он ее курицей нарисует», – беззлобно подумал Паролизи.
Это была их первая размолвка.
Он крепко обнял ее и тут же, на площади, поцеловал в губы.
Они гуляли по старинным улочкам, рассматривали витрины антикварных магазинов, больше напоминавших музеи; заглядывали в шикарные бары, которых было полно в Таормине; и даже познакомились с милой пожилой парой, что жила здесь же и буквально засыпала их рассказами о каждом доме и переулке, которые они проходили.
Но Паролизи было не до развалин, оставленных греками и древними римлянами: ему стало мало короткого поцелуя на площади. Длинные волосы Меланьи, развевающиеся на легком ветру, то и дело касались его лица; верхняя пуговица ее белой блузки еле держалась на последней нитке и натягивалась от каждого вздоха, грозя оторваться и открыть мягкую ложбинку, чем вводила Паролизи в дрожь нетерпения. А изумительные ноги, открытые короткой юбкой, которую он еле уговорил ее надеть, – возбуждали так, что у него заложило уши, и он перестал слышать, о чем говорят их новые знакомые.
Страсть затопила его, он был готов взять жену прямо здесь. Краснея и злясь, Паоло топтался рядом и наблюдал, как двигается Меланья, красиво переставляя длинные ноги с узкими щиколотками и то и дело откидывая блестящие волосы, брошенные на глаза теплыми порывами ветра. Ничего не подозревая, она продолжала расспрашивать пожилую пару о достопримечательностях города, когда они решили зайти в бар одной из центральных гостиниц Таормины.
«Вот здесь я и сниму номер и сделаю это сейчас же! И как можно совершенно не ощущать страстного желания мужа, находящегося рядом», – подумал истерзанный вожделением Паролизи.
Поначалу ему даже нравилась эта своеобразная холодность, он совсем не считал ее за равнодушие. И то, что Меланья не загоралась сразу, и то, что ему нужно было здорово растеребить жену, чтобы она сообразила, чего он хочет, и начала отвечать ему, – все это, как ни странно, приводило Паролизи в восторг. Но постепенно за ее нечуткостью он стал подозревать пустоту чувств и полное безразличие, что стало здорово раздражать его.
Эта гостиница была не из тех, где можно заказать
– Извините, нам надо идти. – И под изумленными взглядами присутствующих повел ее к лифту.
Только теперь, посмотрев Паоло в глаза и увидев ключи у него в руке, Меланья начала о чем-то догадываться и улыбнулась бесстрастно, подчиняясь его воле.
Он всегда был очень мягок с женщинами, ухаживал как настоящий неаполитанец: с серенадами и охапками цветов, придумывал и совсем необычные сюрпризы, которые так им нравились. И только в интимной близости в нем просыпалось сильное и грубое животное. Но, к удивлению самого Паролизи, их совсем не пугало это превращение из ласкового и нежного в рычащего и необузданного. Скорее, наоборот, каждая из них считала, что исключительно она вызывала у него такой всплеск эмоций и такой взрыв страсти, и эта уверенность делала их в любви еще смелее и прекраснее.
И только Меланья, его жена, не становилась ни смелее, ни прекраснее. Сначала ослепленный всепоглощающей страстью Паролизи не замечал ее отсутствующей реакции, но со временем он с грустью признал, что Меланье далеко до настоящих чувственных южных итальянок, до лживых даже в постели, но таких горячих румынок, до скромных афганок, под чадрами которых скрывалась такая яростная жажда любви, что от нее шалел даже видавший виды Паролизи.
Уже в первый год их совместной жизни Паоло понял, что в этом восхитительном теле, в этом воплощении красоты средиземноморской женщины, скрывается обыкновенная клуша-домохозяйка, прекрасная кухарка и мать, но никак не любовница.
Тогда в гостинице он занимался любовью неистово и отчаянно и все пытался растормошить ее. Он еще обнимал Меланью, прерывисто дыша в теплое плечо, и кровь, еще не успокоившись окончательно, толчками ходила в виске, как вдруг она, потянувшись, сказала:
– А у нас сыр остался дома в холодильнике, забыла я его маме перед отъездом отдать. Как думаешь, испортится?
А еще считается, что женщины долго отходят после любви! И, взглянув на Меланью, он с ужасом понял, что все то время, пока он бешено рычал и терзал ее восхитительную плоть, она думала об этом сыре, который забыла в холодильнике перед отъездом.
– Давайте перекусим. – Лиза стала накрывать на стол.
Для обеда было еще совсем рано, но сегодня все поднялись ни свет ни заря, да и надо было чем-то заняться. Состояние ожидания, в котором они все находились, становилось невыносимым.
Расставляя тарелки, она все поглядывала на телефон и вздрогнула, чуть было не промахнувшись мимо стола, когда раздалась трель мобильника Паролизи.
Прежде чем ответить, Паролизи посмотрел на экран: номер определился, но был неизвестен. Он держал трубку в руке, но как будто раздумывал, нажимать ли кнопку приема.