Несгибаемый. Не буди лихо…
Шрифт:
Эти слова словно послужили сигналом, и каторжане тут же зашебуршились, послышались приглушенные разговоры, возня, едва различимая перебранка или смешки. Ну а что такого? Две сотни человек не могут усидеть молча по определению. Даже когда барак погружен в сон, абсолютной тишины нет. Тут скорее следует удивляться гробовой тишине, повисшей во время разговора Крапивы с пришлым. Вот уж когда можно было услышать, как пролетает муха.
Не обращая внимания на остальных обитателей барака, Иван, или скорее все же Гордей, прошел в дальний угол, где за столом расположился Крапива со своей кодлой. Хм. Вот
Постепенно одна за другой начали гаснуть керосинки, и вскоре барак погрузился в темноту. И только в дальнем углу продолжала гореть единственная лампа. Крапива со своими подручными засиделся, попивая горячий чай. В такую жару оно, конечно, как бы и не то. Но с другой стороны, самогон и вовсе поперек глотки становился. А ложиться спать в такую рань столь авторитетным людям как-то не к лицу…
Так прошел первый вечер Гордея на новом месте, куда его перевели в связи с нехваткой рабочей силы на строительстве Кругобайкальской железной дороги. Народ погибал от несчастных случаев или под пулями снова расшалившихся японских наемников, умирал от болезней, подавался в бега. И всю эту недостачу нужно было незамедлительно восполнять. Так что на какой иной каторге людей могло быть и поменьше, но на строительстве Транссиба всегда под завязку.
В течение последующего месяца Гордей успел полностью влиться в кодлу Крапивы. Его без дураков признал своим даже Студень. Ну а как иначе-то, когда тебе спасают жизнь, уводя твою башку из-под удара топора. Нашелся один отчаявшийся, который бросился на делового. После убийства нападавшего Гордея в бараке стали сторониться. Впрочем, ему было на это плевать. Главное, выжить. И больше всего шансов на это рядом с Иваном. А Крапива там или кто иной – без разницы.
– Крапива, поди сюда, – повысив голос, позвал конвойный.
– Чего надо, господин унтер-офицер? – вразвалочку приблизившись к конвойному, поинтересовался авторитет.
Крапива говорил с вальяжностью, на грани дерзости, но все же не переступая черту. Эдак чтобы и окружающим показать свой вес, и унтера не задеть за больное. Все в пределах каторжанского этикета, выработавшегося за десятилетия.
– Тут с тобой поговорить хотят, – кивнув головой в сторону неизвестного, произнес конвойный.
– Крапива? – смерив его взглядом, уточнил пришлый.
Крапиве не понравился этот взгляд. Человек явно уверен в себе и не ставит ни в грош остальных. Во всяком случае, он для пришлого весомой фигурой не представляется. И вообще, плевать тот на него хотел, пусть каторжанин зачем-то ему и понадобился. Не понравился этот умник авторитету, чего уж там. Но также было жутко интересно, с чем этот неизвестный забрел в такую даль.
Одет в добротный костюм, на ногах хромовые сапоги, на голове котелок. Но все же не белая кость. Тут Крапива мог голову прозакладывать. Однако эти места для него в диковинку. Это заметно по повадкам и по тому, как отчаянно он отмахивается о комаров. Солнышко спряталось за тучами, вот и повылазили кровососы, чтоб
Занятный тип, чего уж там. На боку деревянная кобура со столь популярным у путешественников маузером. Правда, в сочетании с данным костюмом оружие выглядит несколько несуразно. Впрочем, мужчина явно умеет обращаться с этим большим пистолетом.
– Ну Крапива. А тебе какое дело? – наконец снизошел до ответа Иван.
– Отойдем. Поговорить надо.
– Не могу. Того и гляди господин унтер-офицер заругается, – с издевательской ухмылкой ответил Крапива.
– Иди уж. Не выделывайся, – махнул рукой конвойный. – Чай, не дурень, себе жизнь портить.
Как видно, неизвестный хорошо ему приплатил, коли унтер столь наплевательски относится к своим обязанностям. Не сказать, конечно, что каторжные надзиратели и конвойные так уж лютуют. Но воли дают все же не особо много. А тут позволяют отойти в сторону, чтобы можно было поговорить без свидетелей. С другой стороны, вот так, прямо с работы, в побег не уходят. А что до разговоров… Ну поговорит неизвестный с Крапивой на территории каторги. В этом случае копейка обломится кому другому, только и того.
– Так чем могу быть полезен, человек прохожий? – сворачивая самокрутку, поинтересовался Крапива.
Они отошли не слишком далеко. Всего-то на пару десятков шагов. Но больше и ни к чему. Если говорить, не повышая тона, никто и не услышит. К тому же шума хватает. Кто-то кричит, другие долбят киркой, кувалдой или комлем. Словом, грохот стоит изрядный, так что расслышать разговор, даже прислушиваясь, с такого расстояния просто нереально.
– Времени у меня нет, – прихлопывая очередного комара, впившегося в его шею, произнес неизвестный. – Поэтому говорить буду кратко и прямо. Ты на волю хочешь?
– О как. Никак помилование вытребовать можешь? – даже не спрашивая, а скорее подначивая гостя, произнес Крапива.
– Могу помочь соскочить отсюда.
– А с чего это ты взял, мил человек, что я хочу уходить в побег?
– А ты расскажи мне, как тебе тут нравится. Я же наивный, сразу тебе поверю.
– Вот и я тебе верю, аж спасу нет, как верю. Вот прямо держите меня, не то прямо сейчас соскочу. Вот как есть, голый, босой и голодный побегу в Петроград.
Крапива одарил незнакомца презрительной улыбкой и, отвернувшись, хотел уйти. Ну а о чем еще можно разговаривать с этим придурком? Вот так заявиться и предложить организовать побег. Ни с того ни с сего. Правда, и не похоже, чтобы он нуждался в премии, выписываемой каторжным конвойным и надзирателям. По его виду она для него уж больно скромная.
– Крапива, стой! – Голос незнакомца звучал твердо, если не сказать повелительно.
– Ты обороты-то сбавь, – полуобернувшись, бросил через плечо Иван. – Не то две сотни человек, и конвойные в том числе, станут клятвенно заверять следователя в том, что ты сам споткнулся и упал на перо. Эдак раз пятнадцать. Уяснил?
– Это вряд ли, – покачав головой, спокойно возразил мужчина. – Как сомнительно и то, что кто-то привлечет к ответу меня, если тебе прямо сейчас вышибут мозги. Дело-то для этих мест привычное.