Несколько бесполезных соображений
Шрифт:
Появилась Мин, в другом платье, тоже цветастом, присела с рюмочкой водки, и пошло веселье. Потом в кабачок заглянул загорелый мужчина, только что вернувшийся из отпуска, и очень кстати рассказал, что во всем Лимбурге слова по-нидерландски не услышишь. Одни немцы кругом.
— Да не поеду я туда! — крикнул Йооп, ударив кулаком по столу. — Чтобы я проводил отпуск среди мофов! После того что мы из-за них пережили.
Мин с ним согласилась. Из фургона она все вытащила. Сегодня хорошо отдохнувший и довольный Йооп вышел на работу.
В
Зеленщика зовут Питом, его жену — Ане. Приятная пара, разменявшая шестой десяток. Оба мечтают о скромной дачке подальше от Амстердама, потом, когда смогут наконец прикрыть овощную лавку, доставляющую массу хлопот. Для амстердамцев они, пожалуй, чересчур застенчивы. К тому же бездетны. Это их очень огорчает. Они бы так любили детей! Каждый ребенок, заходящий в лавку вместе с матерью, получает от них что-нибудь вкусненькое.
Есть у Пита и Ане собственная машина. Сейчас она, правда, в ремонте, но когда они устраивали себе отпуск, то ездили на машине аж в Италию. Как же хорошо было в автокемпинге! Там жили и другие голландцы, поэтому проблем с языком не было. Хотя Пит и Ане не любят вина, они все-таки выпивали по стаканчику итальянского, сидя вечерами у моря с супругами Броккемаас из Харлема, с которыми познакомились в этой стране. С Броккемаасами из Харлема было очень весело. А когда отпуск кончился, Броккемаас на прощание сказал в своей забавной манере, ибо любил пошутить, что надо обязательно повидаться на родине, уютно провести вечерок и обо всем не торопясь поболтать.
И вчера Пит и Ане отправились в гости. Сперва они, конечно, еще утром позвонили Броккемаасам, чтобы договориться о встрече. Те нисколько не возражали. Нарядно одетые, Пит и Ане в половине восьмого вечера поехали на электричке в Харлем. Нужный дом они нашли быстро, дверь открыл сам Броккемаас, без пиджака, в одной рубашке и несколько разгоряченный. Встреча была более чем непринужденная. Броккемаас заключил Ане в крепкие объятия и расцеловал в обе щеки. От него изрядно пахло водкой. Мефрау Броккемаас сидела на стуле, тоже слегка разгоряченная, тоже в отличном настроении, и непрерывно хихикала.
— Тут у нас вышла небольшая накладка, — сказал Броккемаас, — выпивка кончилась. Но это пустяки. Вы пока отдыхайте, а я быстренько сбегаю в ближайшее кафе, там и на вынос торгуют, и чего-нибудь принесу.
Пит и Ане дружно запротестовали: мол, ничего не надо, они с удовольствием попьют чайку, — но Броккемаас решительно надел пиджак и вышел. Они немножко поговорили с хихикающей мефрау Броккемаас о минувшем отпуске. Так пролетели пятнадцать минут.
— Наверно, кафе далековато отсюда, — заключил Пит.
— Ничего подобного! — воскликнула мефрау Броккемаас. — Небось заболтался там с кем-нибудь. Уж я-то знаю, как он любит потрепаться. Сейчас я его оттуда вытащу.
Накинув пальто, она тоже вышла. Довольно-таки растерянные, Пит и Ане остались одни в чужой квартире. Прошло полчаса, прошел час. Броккемаасы не возвращались. А время, как всегда, шло себе и шло.
Пит и Ане смущенно разглядывали семейные фотографии на буфете.
И тогда Пит и Ане написали записку: Дорогие друзья, мы уходим, иначе опоздаем на электричку. Горячий привет от тех, кто вместе с вами был в Италии. Пит и Ане.
Они поспешили на вокзал и вернулись электричкой в Амстердам. Туда, где их ожидала овощная лавка и мечта о том, что когда-нибудь они поселятся за городом, на даче, и будут счастливы, насколько это возможно без детей и внуков.
Два бутерброда с сыром
Когда я зашел в бутербродную, какой-то покупатель, худой как щепка, уныло работая челюстями, пытался подсчитать свои убытки.
— Что было? — спросил продавец.
— Два ростбифа, два карбонада, один джем.
В кишках у покупателя, вероятно, поселился солитер. Кассовый аппарат в назидание потомству с треском запечатлел на чеке этот внушительный завтрак. Покупатель расплатился и нехотя вышел, готовый по-прежнему покорно исполнять свой мучительный долг, ради которого приходится жить. Если желаешь сохранить хорошее настроение, на таких людей лучше не смотреть.
Продавец подал мне бутерброд, который я выбрал, и сказал, будто читая мои мысли:
— Ох и жалкая публика — эти иностранцы.
Он внимательно посмотрел на меня — молодой, лет двадцати, пышущий здоровьем, довольный жизнью — и, увидев, что я согласно кивнул, продолжил:
— Недавно сюда заходили итальянцы. Ну что за народ! Болтают без передышки и непонятно зачем размахивают руками. Ведь так и чужой бутерброд задеть недолго. Я попросил их вести себя прилично. Разве так трудно вести себя прилично? — В его взгляде отразилось пережитое возмущение. — Есть надо спокойно, как все люди.
— Верно, — поддакнул я.
Такие, как он, не терпят возражений. Переубедить их в чем бы то ни было невозможно. Ради собственного спокойствия я всегда с готовностью им поддакиваю. Трусость? Конечно. Но вы же не станете, зайдя в такую вот бутербродную, защищать с набитым ртом право итальянцев на национальную самобытность. Тех, кто на это способен, я глубоко уважаю, однако в Амстердаме им долго не прожить.
Я взял второй бутерброд.
Тут на пороге появился невысокий пожилой мужчина и с опаской поглядел по сторонам, словно пастух, пришедший во дворец умолять князя о милости.
— Можно купить бутерброд с сыром? — спросил он.
— Хоть два, — ответил продавец.
— Тогда два, — согласился покупатель.
Тарелка с бутербродами тотчас была поставлена перед ним на мраморный прилавок.
Окинув робким взглядом столы и стулья, покупатель опять спросил:
— А за стол сесть можно?
— Да хоть ложись, — ответил продавец. Покупатель взял тарелку, поднял ее чуть не до подбородка и объяснил:
— Видишь ли, сынок, я не привык бывать в таких местах. Я всегда ел дома…