Несколько кадров для дедушки
Шрифт:
— Да. Нет. Нет, — отвечаю я на первые вопросы. — Собака. Пёс. Четыре месяца где-то. С половиной. Спальник.
— Спальник? — И вот она посмотрела на меня. — Это кличка? А фамилия?
— Какая у него фамилия?
— Фамилия хозяев.
— Мальцевы, — отвечаю.
— Имя? Отчество? — спрашивает медсестра и снова не смотрит на меня.
— Какое имя-отчество?
— Девочка! Своё имя и отчество. Или родителей.
— А! Моё — Евгения Владимировна. Мальцева.
— Твоё не годится. Для карточки подойдёт, а паспорт надо совершеннолетнему. Кто хозяин?
Я назвала отца.
Из принтера выползли несколько страниц, медсестра сложила их, скрепила степлером:
— Получите. Сейчас паспорт оформлю.
Пока медсестра что-то приклеивала в голубой собачий паспорт, я разглядывала медицинскую карточку, хотя смотреть там было нечего, по правде говоря. Зато на первой странице написано крупными буквами: «Спальник Мальцев». Красота, я считаю!
Обратно Спальник Мальцев ехал у меня на руках. И спал, конечно. Врач сказал, что две недели пса надо беречь, не выпускать на улицу, не допускать контакта с другими животными.
— Но у нас кошка! — сказала я.
— Кошку неси. Ей тоже сделаем прививку.
Вот счастье выпало мне на долю! Пришлось нести ещё и Чешку. Чешку Мальцеву.
— Знакомьтесь, — сказала я дома, — Чешка и Спальник Мальцевы. И ничего смешного, у них и в паспортах так написано.
7
Со Спальником по ночам происходит что-то необъяснимое. Да, конечно, я дитя ещё тёмного прошлого века, мелким в школе кажусь ископаемым, а мама соглашается, что кусочек-то двадцатого века я отхватила. Но я верю в прогресс. Глупо отрицать очевидное: люди стали меньше болеть, в Интернете каждый может познакомиться хоть с президентом Дании, свобода лучше, чем несвобода, а роботы стали играть в театре. Несмотря на это, в жизни есть место чуду.
Вот взять нашего пса Спальника. Как-то раз ночью я услышала странный звук. К тому, как он сопит или даже порыкивает во сне, я уже привыкла, сплю и не замечаю. А тут было что-то другое, потому и проснулась. Сначала я подумала, что кто-то за окном чинит детскую железную карусель, смазывает её, а она всё скрипит. Ночью, тайком. Но за окнами со стороны родительских комнат только дорога и мусорный бак, а с моей стороны — ничего нет, пустая земля и старые дровяники. А далеко за ними — железная дорога. Ни качелей, ни каруселей, ни даже захудалой песочницы у нас нет, и у соседних домов — тоже. Так и живём. Тогда я подумала, что это кто-то потихоньку разбирает дровяник — тащит гвоздь из дерева, а он упирается и скрипит. Или нет, это скрипит старый ясень… В любом случае: что-то где-то скрипит.
Почему-то. Чтобы понять, откуда идёт звук, мне пришлось почти перестать дышать и напрячь до предела слух. Немного странное занятие: лежишь и почти не дышишь. Зато эффективное, сразу помогло: скрипел Спальник — звук шёл из его угла. Сам пёс, видимо, не замечал, что скрипит, во всяком случае, продолжал спать, как ни в чём не бывало. Я присмотрелась к нему и вдруг поняла, что происходит необъяснимое: он растёт. Понятно, что все собаки рано или поздно вырастают, и даже
Спальник не просто рос, он как будто раздувался: только что голова его была размером с яблоко антоновки, и вот она уже — как волейбольный мяч. А сам он вырос выше табуретки — и это не стоя на четырёх лапах, а лёжа на полу. А потом скрип прекратился, и Спальник проснулся. Встал, и оказалось, что он ростом с мой письменный стол. Но вот огромный щенок зевнул — и стал прежней жалкой малявочкой. Потоптался на подстилке, лёг, свернулся клубком, спит — не отсвечивает и не поскрипывает.
Утром мама сказала, что она ничего странного ночью не слышала, ни разу не открыла глаз и отменно выспалась. Тогда я спросила, бывает ли слышно, как растут кости.
— Никогда не слышала. Вы все беззвучно росли. Только когда зубки резались — ревели во всю матушку, спать не могли.
— А кости? Простые кости когда растут — бывает скрип?
— Да не бывает ничего. У тебя болит, может, что-то?
— Ничего не болит. Это со Спальником что-то не то. Скрипел полночи. Рос-рос, раздувался.
Мама побежала ко мне в комнату.
— Да нормальный он, — закричала оттуда.
— Сдулся, — сказала я, — и скрипеть перестал сразу.
Мама вернулась на кухню, как-то странно посмотрела на меня.
— А ты спать во сколько легла? — спросила меня.
— В двенадцать, как всегда. Слушай, овсянку я не буду.
— Ладно. Может, тебе отдохнуть сегодня? Не ходить в школу?
Я чуть чаем не захлебнулась. Чтобы мама мне такое предложила?! А мама говорит:
— Я Елизавете Павловне позвоню. Объясню всё.
Мне захотелось проверить, нет ли у мамы температуры, вдруг она заболела? Но в этом время мама сама положила мне руку на лоб:
— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает. — Поспи ещё. Я бы на твоём месте точно легла. Денёк можно. Сегодня контрольная по алгебре, да? Лучше поспать.
И тут я не выдержала и тоже стала трогать мамин лоб. Нормальный вроде. Как у меня. Я прикоснулась к своему. Потом снова к маминому. Несколько раз. И мама делала точно так же: то мой лоб потрогает, то свой. Со стороны, наверно, казалось, что это такая странная зарядка, но нас никто не видел со стороны.
Вдруг на кухню лениво вошёл Спальник. Он зевнул, потянулся и уткнулся мордой в кошкину миску.
— Смотри, — сказала я маме, — у него уши подросли. Видишь, они не такие круглые, свешиваются треугольничком.
Спальник приподнял ухо, видимо, понял, что про него разговор. Раздался слабый скрип. Едва-едва слышный. Ухо и в самом деле было треугольное. Мама приподняла второе ухо — оно было ещё круглое и не скрипело. Мы сидели на корточках рядом со Спальником, он ел, а мы поднимали то одно, то другое ухо, слушали и разглядывали. Потом ему надоело, и он посмотрел на нас так, будто хотел сказать: «Ну сколько можно уже, а? Дайте поесть спокойно, будьте же человеками».
— Опоздаешь, — сказала мне мама, снова потрогала мой лоб и повторила: — Опоздаешь на контрольную.