Несколько мертвецов и молоко для Роберта
Шрифт:
С кладбища нас на автобусах привезли обратно в школу, где в столовой были накрыты столы, а у входа на старой парте стояла Лешина фотография, у которой один нижний угол был перетянут черной лентой. Поминки проходили шумно, словно отмечали какой-нибудь веселый праздник. Напившись лимонаду, мы были хуже пьяных. А что вы хотели? Дети все-таки.
Сперва за столами негромко переговаривались, а потом, освоившись, стали ржать во все горло, галдеть и бросать друг в друга конфетами, которые были на столах. Завуч, костлявая женщина, носившая парик, не могла с нами справиться, орала, отвешивая направо и налево затрещины, и обзывала нас дикарями и монстрами. А мы, словно обезумев, никак не могли угомониться, вовсю давали волю эмоциям, снимая скопившееся напряжение, разве что на ушах не ходили.
Траур в школе
— Привет, Леш, — сказал я.
— Привет, — ответило отражение, и я увидел, что это не Леша Храмов, а я сам, голый, лысый и жалкий. Дезертир, заляпанный спермой и кровью.
Тот шустрый семиклассник, который любил брить голову, вечно кривлялся и задирал на переменах девочкам юбки, заглядывая под них в надежде найти ответ на ночные поллюции, давно был мертв. Я собственными глазами видел, как он лежал в гробу под охапками гвоздик и роз, и было это лет семь назад. Скорее всего, он умер девственником и его мальчишеское жало, не выбросив в теплое влагалище ни одного заряда спермы, давно сгнило. Ваш покорный слуга все еще был жив, торчал день-деньской в ванне и вызывал эякуляции, глядя на ее белье, — черные полупрозрачные трусики когда-то прижимались к ее теплому влагалищу, несколько дней назад, совсем недавно.
Я улыбнулся, и отражение тоже улыбнулось, показав огромные клыки и подтверждая, что это я. У Леши таких клыков не было, были нормальные, ровные зубы, и теперь его облезлый череп скалит их в темноте внутри гроба. Наверное, он улыбается мне. Наверное, я сошел с ума…
Меломан, который живет на третьем или четвертом этаже, ушел из ванной, прихватив свой магнитофон. Жаль. Я еще раз с удовольствием послушал бы Джорджа или Б. Моисеева. Очень жаль.
Я вытер со лба кровь, потом наконец-то намылил мочалку и стал неторопливо мыться.
Когда я вышел из ванной и сел у окна, как перед телевизором, было три часа дня. Когда я залезал в нее, было восемь утра, семь часов в ней просидел и, если не придет она или тетка, залезу в ванну еще вечером. Свежевыбритую голову пощипывало.
Я надел ее махровый халатик, белый с розовым, он был мне как раз, и от него действительно пахло ее телом. Каждая женщина имеет свой запах и, если ты ее любишь, этот запах лучший на всем белом свете, хотя он и состоит всего из трех компонентов: пота, выделений из теплого влагалища и духов, которыми она пользуется. Ее любимыми всегда были «Сальвадор Дали» и, пошевырявшись в одном из выдвижных ящиков книжного шкафа, можно найти несколько пустых флакончиков в форме губ и носа. Если бы я служил дизайнером на какой-нибудь парфюмерной фабрике, придумал бы духи, можно одеколон, под названием «Клыки Дезертира» или «Член мертвого семиклассника» — как будет выглядеть флакончик, догадайтесь сами.
Перед домом растут огромные тополя, и в начале лета пух от них так застилает асфальт и лавочки возле подъездов, что кажется, это снег и снова началась зима. У аллергиков в это время обострение, они сидят дома, а ребятишкам забава: они бросают в пух спички, поджигая его.
Сейчас август, и пуха на грязном асфальте и двух лавочках возле нашего подъезда уже не было. За тополями видна большая трансформаторная будка из красного кирпича, а за ней, через дорогу, начинаются ряды гаражей.
Я устроился на кухне, смотрел на улицу сквозь тюль и вспоминал, как однажды из нашего подъезда выносили завернутое в покрывало тело двадцатичетырехлетнего парня, татарина по имени Рашид, который работал водителем грузовика и попал в автокатастрофу. Он жил с родителями и младшим братом на пятом этаже, а в своем подвале, где у него стояли диван, два кресла и старый радиоприемник, перетрахал, наверное, всех местных шлюх. С улицы можно было заглянуть в подвал через небольшое застекленное и зарешеченное окошко, и, когда он забывал выключить свет, я, сопливый школьник с едва прорезавшимися клыками, и еще несколько пацанят и девочек (иногда это были сестры Филькины) из нашего дома толпились возле этого мутного
Посмотреть на то, что выкаблучивает Рашид, стали приходить из соседних домов. Почти каждый вечер у маленького окошка собиралась порядочная толпа ребят, затевавших возню за лучшее место. Некоторые из зрителей еще не ходили в школу, иные здоровенные балбесы давно закончили ее и отращивали усы и жиденькие бородки. Обычно старшие бесцеремонно теснили младших, заявляя, что на «сеанс» дети до восемнадцать лет не допускаются. Младшие не оставались в долгу, отвечая, что это не кинотеатр, где на каждое место есть билет, и старались пробраться к заветному окошку ближе. На «сеансах» неизменно присутствовал младший брат Рашида, противный десятилетний татарчонок с гнилыми зубами по имени Марат. Он гордо сообщал всем подряд, что там, на диване, сверкает голой задницей его родной брат, но на него смотрели с презрением, потому что все об этом и так давно знали. Изо рта у него вечно воняло не пойми чем.
Рашид мог бы стать настоящей порнозвездой нашего района, если бы на своем «ЗИЛ-130» не врезался в другой грузовик, груженный репчатым луком, который, рассказывали, собирали потом по всей дороге.
Его хоронили погожим летним днем, и я так же, как сейчас, через тюль смотрел, как его выносят из подъезда. Прощаясь с ним, под окнами вовсю сигналили десятка три больших грузовиков, а мать прогнала меня тогда от окна, сказав, что смотреть в окно на покойника — очень плохая примета.
Сейчас никого не хоронили, можно было смело пялить глаза на улицу. Народу возле подъезда не наблюдалось, лишь автомобили подъезжали к гаражам и отъезжали от них. Когда по дороге прогромыхал чем-то в кузове грузовик, я снова подумал о Рашиде. Наверное, он давно сгнил в своей могиле, как Лешин член, и его никто не вспоминает, ни шлюхи, перетраханные им в подвале на наших глазах, ни даже братец с гнилыми зубами, а я почему-то до сих пор помнил его. Я хорошо помню всех мертвецов, с которыми когда-то был знаком и которые когда-то были живы, а не гнили в своих могилах.
Когда мне надоело смотреть в окно, я пошел в комнату, включил телевизор и развалился на тахте. Халатик при этом распахнулся, и все мое жалкое добро вывалилось наружу. Стесняться мне было некого, я был в доме совсем один, если, конечно, не считать паука.
Я не очень люблю смотреть телевизор (разве что фильмы ужасов и старые отечественные комедии, вроде «Афони» и «Бриллиантовой руки»), но делать мне было нечего, потому и включил его. Те почти три года, что жил у тетки, я только и делал, что смотрел телевизор, частенько засыпая под него. Я даже выяснил, что есть телепередачи, под которые хорошо засыпать, и есть такие, под которые ни за что не уснешь.
Лучше всего усыпляет «Подводная одиссея команды Кусто», и не потому, что до чертиков скучно, наоборот — передача интересная; просто убаюкивающе действуют сцены из жизни разных там животных, рыб и приятный голос переводчика.
А вот под «Угадай мелодию» и «Два рояля» заснуть невозможно — Пельш и Минаев, ведущие, от избытка эмоций то и дело кривляются, жестикулируют и так орут, что иногда не только участников, но и оркестра не слышно. Какой там сон? Да и сами передачи, в отличие от «Подводной одиссеи Кусто», мне не нравятся. Еще не нравится «Утренняя звезда», где Николаев, этакий Гумберт Гумберт российского пошиба, регулярно меняет своих помощниц, словно нимфеток по мере созревания. Сперва у него была, помню, Маша, потом вроде бы Юля, а теперь еще черт знает кто. Когда она повзрослеет, он найдет и ей замену. Гнусно все это.