Неслучайная сопричастность
Шрифт:
Привыкаешь отпускать, не держать корнями, отделяешься пунктиром, межой, полоской.
Только лето Господне нас снова соединяет.
Плавит и выливает горячим воском.
Мы меняемся местами
Мы меняемся местами. Когда устанем,
мы замрем друг в друге – не умножая жалоб.
Я люблю тебя любовью дамасской стали –
обнаженным лезвием, влажны и острым жалом.
Убивая ревность нежностью, Бог неверных
выбирает опрометчиво верным в пару.
Наслаждение входить в тебя соразмерно
наслаждению держать тебя под ударом.
Вот
Вот она стоит у воды, и на коже ее песок, по воде плывут корабли, проплывают чайки, в доме на берегу исчезает сон, закипает чайник.
В доме на берегу он успевает родиться и повзрослеть, однажды увидеть первую седину, стать абсолютно белым и встретить смерть. Смерть говорит ему: «Подойди к окну». Он подходит к окну, удивляясь, что может двигаться и смотреть, открывает раму, сдувает с фиалок пыль. Смерть стоит у него за плечом, он твердит ей: «Смерть, все это время я никуда не плыл. Мой мир – это бабочка между закрытых рам. Моя лодка рассохлась и сети мои пусты. Все это время я рождался и умирал, а там стоит девушка у воды».
Смерть ему шепчет: «Кто приходил с утра?» . Он отвечает: «Ты».
В доме на берегу рассвет и сонная тишина, они спят, соприкасаясь бронзовыми плечами. Смерть его крестит: «Я тебе не нужна», выходит, включает чайник.
Он просыпается у распахнутого окна, улыбается каждой птице, что замечает.
Снайперское
И мы едем с тобой уверенно в никуда, ибо сотни дорог не приводят к единой цели. И меняются лица, рушатся города, по словам идет тишина, по следам – вода, и понятно, что мы у Господа на прицеле. Его оптика совершенна, ее зрачок нас увидит и в райских кущах, и в адских копях – в общем, каждый из нас отмечен и обречен, и мы едем туда, где действительно горячо…
Он вспоминает о том, что не сделал копий, и стоит, перекинув винтовку через плечо.
Невнимательный школьник...
Невнимательный школьник пишет «вместе» через пробел. Мы попадаем в пространственно-временные отношения... Я могла бы сказать тебе, что ни в чем никогда не бывает твоей вины, но белая ветка черемухи из окна заливает весной исписанную бумагу, невнимательный школьник сейчас заменяет нас, разделенных пробелом, на множество тайных знаков – ожидание звонка, перекличку нот, отражающихся эхом в пролетах лестниц…
Ты пойми, ему решительно все равно, как в его тетради написано это «вместе».
Не хочу
Не хочу. И нежелание совершенно – золотым сеченьем, с точностью эталона создаю себе важнейшее из решений – не искать улитку, ползущую вверх по склону, не стоять за поворотом, в глубинах леса, чье-то будущее видя особым зреньем... Не хочу, поскольку больше не интересно знать о том, что не является откровеньем. Не хочу. Идите с миром – его осколка, помещающегося в выемке надключичной, – слишком мало, чтобы вынести вас за скобки, слишком много, чтобы выписать это в личных, сотворенных из упрямых местоимений, острых фразах, злых занозах, следах на коже... Не хочу /и равнозначное: не умею/ состоять из безымянных и безнадежных. Вы слепые, вы не видите, что открыто, что дано вам, отступающим в нерешимость. Нет нужды спускаться вниз, торопить улитку, если
Вот рассвет уже касается горных склонов, положивших острый локоть на перешеек...
Засмотревшийся на волны – уронит слово.
Не хочу. И нежелание – совершенно.
Вода. июль 2012
– Мама, кругом вода!
– Да, мой хороший, да, там, под водой, беда, под водой искрят оголенные провода.
– Мама, она все выше!
– Смотри, смотри, лампа в воде горит, светится изнутри. Вода прибывает. Бог с тобой говорит.
– Мама, воды все больше, все льет и льет!
– Спи, мой хороший, земля свои слезы пьет.
Утром настанет другой високосный год.
Не наш високосный год.
На безымянном правой...
На безымянном правой я носила его кольцо.
На безымянном левой – ее колечко.
Когда мы с тобой расстанемся, будет нечего
Отдать тебе, назвав тебя подлецом.
На память останется сущая ерунда:
Рисунки в моем блокноте, цветок бумажный…
Мне нечем тебя запомнить, и это важно.
Поэтому мы не расстанемся. Никогда.
Я пропустила жизнь сквозь этот год
Я пропустила жизнь сквозь этот год, прошедший под знаком борьбы за твое решенье. Сопротивляясь источнику напряженья, преодолев мучительный перегон, остановившись под августом, где в тени столбик термометра выше своей границы, я собираюсь просто освободиться. Как говорится, пора перерезать нить. Пока ты учил меня верить и выживать, пока в моем сердце сжималась твоя пружина, любимые девочки стали совсем большими и научились, как я, приручать слова. Пока я гадала, когда ты изменишь курс, искала фарватер, ловила попутный ветер, пока я искала ответ и была в ответе, мой Бог растворял нас и пробовал соль на вкус. Мы были едины и думали об одном, но это единство наполнило нас едва ли. …И если ты помнишь, мы даже не целовались с тех пор, как отправились в плаванье за руном.
Дорога обратно похожа на долгий сон – портовые улочки, кассы, перрон вокзала. Я буду молчать, поскольку я все сказала. Я все отдала тебе, как ты просил, Ясон. Я выйду под августом, там где в садах среди прохлады и зелени зреют земные соки. Я буду послушным стеблем, лозой высокой…
Устанешь скитаться в сумерках – приходи.
Причисляясь к поэтам, не быть поэтом
Причисляясь к поэтам, не быть поэтом –
Парадокс, освоенный мной вполне.
Да, я сплю со стихами, но я при этом
Просыпаюсь верной /куда ж верней/
Прозе жизни, которая, как ни ахай,
Ни ямбись хореем через стопу,
Обжигает холодом, бьет с размаха,
Оставляет в текстах следы от пуль.
Зашиваю, латаю, скрепляю нитью,
По канве петляя привычным швом.
А канва – всегда череда событий,
Заставляющих помнить, что ты живой.
Попроси отречься – не дрогнет мускул,
Не качнется в рифму небесный свод.