Неслучайные случайности
Шрифт:
– Давайте поедим, Надежда Семёновна? Можно я вас буду без отчества?
– Можно, тогда и я вас. Только мне еды много не надо, ем я мало, можно чаю и хлеба.
– Как Дюймовочка, что ли? – улыбаясь, сказал он.
– Привычка. Всегда много работала, и забывала порой про обед. А теперь вот без работы осталась. А Маргарита Игоревна прямо так радушно меня приняла.
– Маргарита… Она такая. Просто бой-баба. Кто плохо работает, тому несдобровать. Её в коллективе у нас знаете, как зовут?
– Как?
– Босс.
– Мужчин же так называют.
– О, она – Босс. Но если человек
Семёновне все больше и больше нравился этот бородач; когда он улыбался, морщинки в уголках глаз походили на лучики, а из-за того, что глаза разного цвета, казалось, что он смотрит не в глаза, а как бы около них. И какой-то он был свой, миролюбивый и очень домашний.
– Хотите, я что-нибудь приготовлю? – вдруг вызвалась Семёновна, удивляясь себе всё больше и больше. И что это она вдруг?
– Готовить ничего не надо. У меня картошка, уже сваренная, селёдка, почищенная. Вино будете или водочки?
– Нет, нет, – вздрогнув, сказала она. – А вы любите?
– Выпить? А что, похоже? Не-е. С этим всё нормально.
– Рассказывайте дальше, а то мне до ужаса интересно.
– Так уж и до ужаса? Знаете, мне и самому хочется рассказать, уж больно всё как-то не складывается у меня. Вроде неплохой мужик, а жизнь дурацкая, глупее не придумаешь.
– Ещё как придумаешь, – задумчиво проговорила Семёновна.
– Хотел я мальчика взять на воспитание, Ваньку. А жена, как узнала, сразу и затеяла бракоразводный процесс. Не ожидал я от неё, столько сил потратил и средств на неё и её дочь. А она, как отсудила себе, что могла, дом, слава богу, у меня уже был, когда мы расписывались, не удалось ей и туда лапу свою запустить, так и уехала к дочери. Двенадцати лет совместной жизни как не бывало. Просто нет и всё тут. Будто и не было никогда. Любил я её и верил ей, а она, выходит, просто дочь растила за мой счёт. В голове не укладывается. Ну, не бывает же так, чтобы любовь взяла и прошла. Хорошо, понятно, не согласна ты, но как же так сразу на развод-то? И ничего не выходит у меня. Понимаете, ничего. Не дают мне разрешения на опекунство, а на усыновление – и подавно. Зачем я это вам?
– Из-за мальчика вы и в интернат пошли работать? Он что, слепой? – тихо спросила Семёновна и закрыла рот рукой.
– Из-за Ваньки. Плохо видящий, такой ему диагноз поставили, но неокончательно. Конечно, по-научному случай его сложно называется, я не хочу вас этим загружать.
– Сирота?
– Они всей семьёй, родители, сестра тринадцати лет и девятилетний Ваня, ехали на машине, вдруг из-за угла на большой скорости в них врезается пьяный водитель. Один Ваня и выжил, спасло сидение детское. Вся семья погибла у него на глазах, и пьяный водитель – тоже. Мальчик долго лежал в больнице с черепно-мозговой травмой, сначала без сознания, потом уже в сознании. Долго молчал, смотрел в одну точку. Я его навещал, с ним даже оставался в больнице. И в комнате он всё видел, и меня, и все предметы вокруг. А когда вышел в коридор, всё, ничего не видит. Остановился и говорит: «Не вижу ничего, только свет и тени».
Стали обследовать и так, и эдак. Говорили с ним, лечить пытались. А от чего лечить-то? Зрение нормальное. Что самое странное.
Родственников фактически нет, один он. И со зрением такое.
– Горе-то. Ой, горе…
– Да. Врачи говорят, это у него психосоматическое. Но пока сильные препараты не прописывают. Маленький он.
– Объясните, не понимаю. Я ведь не сильна в терминах. Специальную литературу никогда не читала, только художественную, но таких ситуаций там не встречала. Если герои слепли, то ничего и не видели, а вот так, частями… первый раз слышу.
– Так и я тоже ни разу о таком не слышал и не читал. А тут нате вам, такое с близким человеком. Ведь Ваня мне стал родным. А больше никого и нет. Понимаете, не хочет его мозг видеть мир таким: без родителей, без сестры. Но если у него будет новая семья, есть шанс, что он… В детском доме ему жить противопоказано. Не может же человек вырасти полноценной личностью, не выходя из комнаты, будучи и зрячим, и здоровым. А из комнаты и тем более на улицу Ваня может выходить лишь в сопровождении, и только со мной. Больше – ни с кем, до истерики доходило, уж перестали и пробовать.
– Я и работать туда перешел, чтобы разобраться, помочь ему. Опыт у меня колоссальный жизненный.
Ой. Надежда Семёновна. Так вот сразу всего и не расскажешь. Решено прекратить обследования на год, надеются, что со временем состояние Ваниной психики улучшится. Моё мнение таково, что ему надо в семье жить, без этого условия не будет улучшения, а наоборот, постепенно, он и в комнате перестанет видеть, и тогда начнутся необратимые процессы. Но год… Нужно срочно его из интерната забирать и на дому обучать. Я же и бороду отрастил, когда все события, о которых я вам рассказал, произошли. Перестал бриться, а потом в зеркало посмотрел, вроде так солиднее выгляжу. Мне сорок восемь ведь, а с бородой и усами кажется, что больше. И поседел тоже вот так за два года. А вы подумали, что старый дед перед вами? Вы-то вон какая симпатичная. Прямо тургеневская девушка бальзаковского возраста. Поди, поклонники прохода не дают?
– Скажете тоже. Какие поклонники? У меня их и не было никогда. Мужчины сквозь меня смотрят. Мне ведь пятьдесят семь стукнуло.
– Да? А выглядите… На все сто…
– Как на сто?
– Ну, в смысле на сто процентов, – улыбнулся Вадим Карпович, и лучики вокруг его разноцветных глаз сделали лицо добрым-добрым и почему-то родным.
– А. Теперь поняла. Спасибо, конечно, за комплименты ваши, только непривычная я к ним.
– Про возраст вы всё-таки обманываете, чтобы не приставал?
– Зачем смеётесь надо мной? Прямо в краску меня вгоняете.
– Знаете, я не умею этого. Что думаю, то и говорю. А если женщина краснеет, значит, она молодая. Так что, уважаемая, годы ваши вам врут.
Они замолчали, так и сидели, глядя друг на друга. Она думала, что надо бы уйти для приличия, а он – хоть бы не ушла.
– Мы же поесть собирались, – спохватился Вадим Карпович, – что-то я проголодался. Кофе я не пью, зато завариваю вкусный чай с мятой, она у меня в огороде растет, ароматная…