Несостоявшийся император Федор Алексеевич
Шрифт:
Влиятельнейший политический советник государя, мастер международной интриги боярин князь Василий Васильевич Голицын [312] , памятуя о нелюбви патриарха к коротко стриженым волосам и бороде, держался скромно и тихо беседовал с владыками на чистом русском наречии, старательно избегая модных латинских, немецких и французских выражений. Не считая того, что на украшавшие его кафтан драгоценные камни можно было купить кавалерийский полк, старания опытного дипломата выглядеть заурядным боярином были почти успешны; одно выдавало его с головой — князь не пил водки!
312
О
Предосудительное поведение коллеги по Думе не слишком огорчало добродушного князя Владимира Дмитриевича Долгорукова. Он понимал опасность распространения столь тлетворного обычая, поелику возглавлял в свое время Кабацкий приказ — золотое дно Государевой казны. Причуда Голицына даже забавляла князя, как и склонность того блистать богатством напоказ. Сам Долгоруков держал состояние в конных заводах — и эта страсть к лошадям делала его лучшим другом царя Федора Алексеевича. Единомышленники уже добились многого: породистые кони не только разводились по всей стране — они вошли в моду, стали при дворе едва ли не главным предметом праздных разговоров, заносчивой гордости и скрытой зависти.
Третий приглашенный патриархом царедворец, окольничий Петр Тимофеевич Кондырев, получил свой чин и весьма почетную должность судьи Царицыной Мастерской палаты во многом за счет брата Ивана, величайшего специалиста по коневодству и выездке, коего взыскательный государь недаром сделал ясельничим — главою Конюшенного приказа. Пользуясь симпатией царя Федора, Петр Тимофеевич на пиру выглядел скорее как сопровождающий Долгорукова. Четвертый гость, думный дьяк Посольского приказа Емельян Игнатьевич Украинцев, как бы для равновесия держался ближе к Голицыну, который и без определенной должности был душою наиболее тайных и смелых дипломатических планов царствования.
С молитвой гости благочестиво выпивали и закусывали, наслаждаясь свежим весенним воздухом из раскрытых окон и не ощущая разносимого им беспокойства. На окраинах Москвы, в опоясывавших столицу стрелецких слободах и чуть более дальних солдатских казармах на Бутырках, служилые по зову сполошных колоколов собирались «в круги» по казачьему обычаю. Лучшие полки русской регулярной армии в один голос кричали о невозможности далее терпеть «тяжелоносия» от своих полковников и покрывающих их безобразия приказных.
Вся их надежда была на государя. Недавно служилые одного полка уже пытались добиться правды — подали во дворец челобитную с описанием явных и крайних вин своего командира: даже из государева жалования тот больше половины выдирал! Но придворные, стакнувшись с полковниками, велели схватить челобитчиков и учинить им жестокое наказание. Лучших людей московского стрелецкого полка как государственных преступников били кнутом без всякой милости и отправили в ссылку.
Правители хотели устрашить служилых, чтобы те всегда полковникам были от страха в покорении. Пользуясь болезнью царя, его приближенные быстро забыли политику Федора Алексеевича, более стараясь народ удержать в повиновении страхом, нежели праведной любовью. Во дворце и всем государстве без постоянного присмотра государя действительно многое пошло наперекосяк. Даже войска, посланные отучить китайцев соваться к нашим рубежам, топтались на месте. А долго сдерживаемое воровство и мздоимство, моментально процветя, едва не всю Россию лишило правосудия! На фоне усердной заботы царя Федора об общем благе, правом суде и всенародной пользе — ей, нестерпимы были алчные покушения злодеев на достоинство, имущество и самую жизнь подданных…
Князь Голицын, поднимая за здоровье патриарха Иоакима кубок мозельского, размышлял о том, что реформы великого государя зашли слишком далеко и будут, несомненно, остановлены.
Не блиставшему, подобно Голицыну, тонкостью ума боярину Долгорукову было грустно и тревожно. Умирающий царь был его другом, да и почти взрослый царевич Иван вызывал симпатию. Но воцарение Петра уже решено на семейном совете влиятельнейшего рода Долгоруковых, контролирующих военные ведомства. Об этом же сговорились между собою многие первые фамилии государства. Сегодня, вот, патриарх со всеми архиереями явственно дает понять, что крестоцелование юному Петру, вместо совершеннолетнего Ивана, пройдет гладко, что духовенство все как надо устроит, вроде это и не переворот, а законное завещание Федора Алексеевича.
Обнаружив, что размышляет о царствовании Федора в прошедшем времени, Долгоруков призадумался. До сей поры государь, часто хворая, все же не выпускал из рук бразды правления. Помнится, сильнейшая болезнь свалила царя среди дипломатических забот и военных приготовлений в январе 1678 г. Федор Алексеевич так простудился на Крещенском водосвятии, что доктора отчаялись, Дума, забросив дела, размышляла о престолонаследии. Однако государь пересилил болезнь и 10 мая ослепил великих и полномочных послов Речи Посполитой роскошью и величием. Демонстрируя обеспокоенной стране свое выздоровление, царь тогда всенародно отпраздновал именины, а 7 августа лично произнес перед послами речь по случаю ратификации мирного договора в хоромах, где пол был расписан небесными созвездиями с зодиаком и течением планет, а стены увешаны французскими шпалерами с изящными изображениями римских сражений. И ныне Федор Алексеевич надеялся на выздоровление, но оказался прикованным к постели и обложенным близкими людьми в хоромах настолько, что не мог контролировать исполнение даже важнейших распоряжений.
С гневом думал боярин Владимир Дмитриевич о всесилии палатных предстателей, постепенно окруживших больного царя плотным, непроницаемым кольцом. Конечно, то были не настоящие временщики, захватившие правление, а лишь влиятельные и доверенные ближние люди государя, выдвинувшиеся по дворцовому ведомству — отличившись расторопной помощью царю в управлении его личным хозяйством. Кто из них первый, кто последний — сказать сложно.
На вид главнейшим был боярин и оружничий Иван Максимович Языков. Долгоруков знал, что сей «глубокий прежде площадных, потом и дворцовых обхождений проникатель», служивший еще с 1671 г. в Судном дворцовом приказе, при восшествии Федора Алексеевича на престол пожалован был в постельничие (затем в думные постельничие). Новый думный чин возглавил Царскую мастерскую палату вместе со стряпчим Михаилом Тимофеевичем Лихачевым, родным братом государева постельничего Алексея Тимофеевича Лихачева.
В августе 1680 г., получив чин окольничего, Языков стал руководить Оружейной, Золотой и Серебряной палатами, оставив Царскую мастерскую палату братьям Лихачевым. С февраля 1681 г. еще один Языков — Павел Петрович — возглавил дворцовый Казенный приказ, в начале 1682 г. перешедший в ведение М.Т. Лихачева. А еще один Лихачев — Иван Афанасьевич — заступил судьей в Большой Дворец. Рачительный хозяин Федор Алексеевич, очень любивший «художества» и лично следивший за работой своих мастеров, особенно сблизился с распорядительными администраторами, на лету ловившими его мысли и щедрыми на разные усовершенствования. В начале 1682 г. Языков был уже боярином, Лихачевы же, хоть и не имели думных чинов, реально оказались ближайшими друзьями и комнатными советниками государя.