Несостоявшийся шантаж
Шрифт:
— Делай, как знаешь, — тихо ответил он. — Я сбегать не собираюсь.
— Ты это серьезно? — побледнел Литовченко.
Страшные картины пронеслись у него в голове. Что, если генерал Гордиевский, верный своим иезуитским привычкам, запутал все настолько, что в действительности не он «опекал» Смирнова, а Смирнов — его? Николай принял решение порвать с КГБ и остаться на Западе глядя на Смирнова, которого считал исключительно умным и проницательным человеком. «Раз Смирнов решил остаться на Западе надо выбрать этот же вариант», — рассуждал он. Но что, если на самом деле
— Я бежать не собираюсь, — все так же спокойно повторил Смирнов. — Я просто честно выйду из игры. Подам в отставку и уеду на Запад. — Он налил полный стакан джина, протянул его Литовченко: — Выпей, Коля, так тебе легче будет переварить эту новость.
Литовченко с ужасом смотрел на стакан, на руки и лицо Олега.
Он встал и начал медленно пятиться к двери. Потом, метнув на Смирнова, по-прежнему державшего в руках полный до краев стакан, испуганный взгляд, бросился в дверь и выскочил на лестничную клетку.
— Чудак, — сказал, пожав плечами, Олег и услышал, как взревел мотор «опеля». В два глотка он выпил свой джин.
Россия (Москва)
— Шеф так и не изменил своей привычке работать по субботам? — попробовал завязать разговор с водителем Олег.
Молодой шофер внимательно посмотрел на него в зеркальце.
— Я работаю здесь недавно, — ответил он после паузы, за время которой его черная «волга» промчалась как минимум три километра, — и не знаю всех привычек шефа.
Олег понял, что разговаривать с посланцем Гордиевского бесполезно. «Наверное, они уже получили депешу о побеге Литовченко, — решил он. — Поэтому и маячило в „Шереметьеве“ трое молодцов в одинаковых серых плащах. Да и у водителя оттопыривается под левой подмышкой пиджак».
Нахмурившись, он стал смотреть на проносившиеся за окном унылые осенние пейзажи. Ни время, ни громкие реформы, следовавшие одна за другой, ничего не могли поделать с Москвой. Она оставалась все такой же грязной, неухоженной. Однообразные дома-коробки, гигантские предприятия, производящие неизвестно что, но исправно отравляющие воздух дымом своих высоченных краснокирпичных труб, многочисленные палатки с нехитрым ассортиментом…
То ли их машине специально давали зеленый свет, то ли это было случайностью, но только черная «волга» доехала до площади Дзержинского почти без остановок.
Водитель лихо подкатил к дверям гаража. Они медленно распахнулись, и он завел «волгу» на специальный подъемник. Пол быстро опустился на шесть этажей вниз. Шофер вылез из машины и дал знак Олегу следовать за ним.
Они молча дошли до огромной дубовой двери кабинета Гордиевского. Водитель нажал кнопку переговорного устройства и сообщил генералу, что они прибыли.
— Пусть войдет, — изрек усиленный динамиком голос генерала.
— Проходите, — мотнул головой водитель.
Переступая порог кабинета, Олег обернулся и обменялся взглядом со своим сопровождающим. Смирнову показалось,
Гордиевский одиноко сидел за большим столом, заставленным аккуратными стопками бумаг и папок. Он демонстративно не поднялся навстречу Олегу и не протянул ему руки, как это бывало в прошлые его приезды в Москву. Даже не предложил сесть.
— Литовченко перебежал к норвежцам, — отрывисто произнес Гордиевский. — Сейчас дает показания. Как ты это объяснишь?
— А почему, собственно, я должен это объяснять? Я за него не в ответе. Литовченко сам принял решение, сам же его и осуществил.
Гордиевский прищурил свои карие глаза. Когда требовалось, они могли стать холодными и жестокими. Взяв со стола бумагу, он ловко перебросил ее Смирнову.
Олег взял в руки фотокопию исписанного неровным почерком небольшого листка. Было видно, что писавший дико торопился. И, судя по всему, чего-то страшно опасался. Строчки лезли друг на друга, некоторые буквы с трудом читались. Но все же Олег разобрал: «Убегаю на Запад. Решение непоколебимо. Раз из нашей системы добровольно уходят такие офицеры, как Олег Смирнов, я уверен в правильности своего выбора».
«Ну и манеры. Всю жизнь любил прятаться за чужой спиной и подстраховываться. Даже теперь не изменил своим привычкам!» — брезгливо подумал Олег о Николае Литовченко. Порывшись в кармане, извлек оттуда свое заявление и положил рядом с правой рукой генерала.
Гордиевский медленно развернул рапорт с просьбой об отставке майора КГБ Смирнова Олега Алексеевича.
Генерал пробежал глазами листок, с трудом сдержал свое удивление. За время его долголетней службы в КГБ такого еще не случалось. Чтобы сотрудник такой организации, да еще служивший за рубежом, решился на что-либо подобное! Однако он спокойно сказал:
— В чем причина?
— Чисто личная. Вы ведь прекрасно знаете, что случилось с моей женой. Ее тогда обвинили в связях с диссидентами, а меня заставили развестись. Я долго думал над этим. И хотя всегда честно служил своей родине, сейчас, когда многое прояснилось, понял, что допустил большую ошибку. Словом, мои убеждения не позволяют мне сейчас служить в органах. Хочу заняться научной работой, надеюсь принести больше пользы на новом поприще…
Выговорив все, что месяцами копилось у него на душе, а окончательно созрело несколько недель назад в Осло, Олег почувствовал облегчение.
— Ты сошел с ума, — покачал головой Гордиевский.
По-птичьи наклонив набок голову, он рассматривал Олега, словно натуралист необычную букашку.
— Ты сошел с ума! — убежденно повторил генерал. — Иди! Мы примем решение.
Россия (Ступино)
Когда сознание вернулось к нему, Олег смог наконец открыть глаза и попытаться разобраться, что с ним происходит. И не ощутил ничего, кроме безграничной боли. Болели руки, ноги, ломило все тело. Но особенно ныло правое бедро. В него врачи-психиатры периодически вкалывали препараты, ослаблявшие волю и интеллект.