Неспелый колос
Шрифт:
– Поднимайся, – полушёпотом приказала она. Отяжелевший Флип застонал. Она догадалась, что сейчас он пользуется своим мимолетним недугом, чтобы избежать упрёков и расспросов. Её руки, только что по-матерински нежные, резко тряхнули приникшее к ней тёплое тело, и, выпав из её объятий, оно снова преобразилось в лживого парня, странного, плохо ей понятного, способного на предательство, к тому же сильно изменившегося и пообтесавшегося в чьих-то женских руках…
«Привязать бы его, как ту чёрную козу, на десятиметровую верёвку… Запереть в комнате, в моей комнате…
– Что ты собираешься делать? – спросил Флип. Она холодно вгляделась в черты, которые, скорее всего, в недалёком времени будут принадлежать заурядному смазливому брюнету, но теперь, на подходе семнадцатилетия, ещё хранят юношескую непосредственность. К её удивлению, никакого ужасного клейма не отпечаталось ни на нежном подбородке, ни на тонкой переносице, легко белевшей от гнева. «Но его тёмные глаза слишком ласковы, а белки у них такого бледно-голубого оттенка. Ах, я прямо вижу, как чужая женщина любовалась в них своим отражением…» Она покачала головой:
– Что я собираюсь делать? Готовиться к ужину. Да и тебе неплохо бы.
– И это всё?
Уже стоя на ногах, она одёрнула платье, стянутое эластичным шёлковым пояском, и быстро оглядела Флипа, их дом, море, которое засыпало, серея, и не желало окрашиваться в светлые краски заката.
– Всё… если ты сам что-нибудь не сделаешь.
– Что ты подразумеваешь под этим «что-нибудь»?
– Ну… уехать, отправиться к той даме… Решить наконец, что ты любишь именно её… Объявить об этом родителям…
Она объяснялась по-младенчески жёстко, продолжая машинально одёргивать платье, словно хотела раздавить груди.
«У неё они похожи на раковины морских блюдец, а ещё, пожалуй, – на маленькие конические горы с полотен японцев…»
Он чуть было не произнёс, пусть не вслух, а про себя, но вполне отчётливо слово «груди», покраснел, обвинил себя в недостатке почтительности и поторопился её успокоить:
– Я, Вэнк, не совершу ни одной из подобных глупостей. Но мне бы хотелось знать, на что ты, ты сама могла бы решиться, если бы я был способен на всё это или хотя бы на половину?
Она широко распахнула глаза, ставшие ещё более синими от недавних слёз, но он ничего не смог в них прочесть.
– Я? Ничего в своей жизни я бы изменять не стала.
Конечно, она говорила неправду, в её словах был прямой вызов, но за лживой завесой этого взгляда он видел, он почти ощущал цепкость, нерушимое и безоглядное постоянство – всё то, что хранит любящую женщину, когда у неё появляется соперница, привязывая к жизни и к возлюбленному.
– Ты желаешь казаться более рассудительной, Вэнк, чем ты есть на самом деле.
– А ты корчишь из себя невесть какую драгоценность. Разве тебе только что не показалось, будто я хочу умереть? Покончить с собой из-за амурной интрижки мсье!
Она ткнула в его сторону открытой ладонью, как делают
– «Интрижка»… – повторил задетый за живое и одновременно польщённый Флип. – Да, чёрт подери! Все парни в моём возрасте…
– Что ж, мне, видимо, и впрямь придётся привыкнуть, что ты похож на «всех парней» твоего возраста.
– Вэнк, милая Вэнк, клянусь, молодой девушке не пристало так говорить, она не должна даже слышать… – Флип потупил глаза и не без самодовольства прибавил: – Уж можешь мне поверить.
Он предложил ей руку, помогая перешагнуть через длинные потёки сланца на подступах к их убежищу, затем через низкие кусты утёсника, отделявшие их от таможенной тропы. В трёх сотнях метров на краю прибрежного обрыва всё в том же белом платьице вертелась во все стороны Лизетта – сейчас она была похожа на садовый вьюнок под ветром – и бешено махала им маленькими загорелыми руками, торопя: «Идите же! Вы опаздываете!» Вэнк махнула ей, показывая, что поняла, но прежде чем начать спускаться, снова обернулась к Флипу:
– Флип, вот тут как раз я и не могу тебе поверить. Иначе получится, будто бы то, как мы жили до сих пор, – лишь одна из обычных пресных историй, как в книжках, которые не любим ни я, ни ты. Вот ты мне говоришь: «парень», «молодая девушка» – и это о нас с тобой! А ещё: «все парни в моём возрасте»… Но ведь с твоей стороны это неприлично… видишь, я сейчас совершенно спокойна…
Он слушал её с лёгким нетерпением, весьма озадаченный тем, что перестал кожей ощущать уголья и тернии своей великой печали: он их где-то растерял. Крайнее замешательство Вэнк, заметное по её нарочито самоуверенному виду, разметало их вовсе. А тут ещё поднялся прохладный ветерок, и сразу стало неуютно, захотелось домой…
– Пойдём же! Ну что ещё?
– Ведь ты всё же виноват передо мной, Флип: если это так важно, ты бы мог попросить меня…
Он стоял перед ней молча, вымотанный вконец, без всяких желаний, мечтая только поскорее остаться одному; при всём том надвигающаяся ночь внушала ему неясные опасения. Его спутница едва сдержалась и не вскрикнула от возмущения, а может, в каком-то нечистом смятении чувств, а он, прищурившись, оглядел её с ног до головы и вымолвил:
– Ах ты бедняжка!.. «Попросить»… Пусть так. И о чём же?
Застыв с оскорблённым видом, она молчала. Волна жаркой крови залила её щёки и теперь спускалась к тёмному от загара горлу. Он положил ей руку на плечи и, прижимая к себе, стал спускаться по тропинке.
– Вэнк, милая. Ну посуди сама, какую ты глупость только что сказала! Достойную несведущей девочки, благодаренье Господу!
– Поблагодари Его за что-нибудь другое. Неужели ты, Флип, думаешь, что я знаю об этом меньше, чем первая женщина, которую Он создал?
Она не отстранилась и посматривала на него краем глаза, не поворачивая головы, поминутно обращая взгляд к неровной дороге, затем снова косясь в его сторону, и в таком ракурсе её фиалковые глаза с яркими, как перламутр морской раковины, белками приковали к себе всё внимание Флипа.